— Вам плохо? — доктор сжимает моё запястье, нащупывает пульс.
— Шах? — Валид берёт моё лицо в свои ладони, чувствую его беспокойство на ментальном уровне. — Скажи мне что-нибудь?
— Тише, — забираю руку из ладони женщины. — Я хочу послушать, — понимаю, что плачу только когда Валид начинает вытирать пальцами мои щёки. — Пожалуйста, дайте послушать.
Домой едем в тишине. Обычно Хаджиев не даёт мне углубляться в свои размышления и постоянно о чём-то говорит. Рассказывает какие-нибудь смешные истории родом из детства или о том, как будет выглядеть наш дом на берегу океана. О чём угодно, лишь бы я не тонула в депрессии. Но сейчас молчит. И нам комфортно молчать. Лучше чем говорить… Потому что так или иначе, нужно будет поговорить о ребёнке. А я не могу сейчас. Слишком тяжело и больно где-то в районе лопаток.
— Шах…
— Нет! — выпаливаю раньше, чем успеваю обдумать свой протест.
— Я тебя понимаю, но уходить в себя тоже не дело. Мне это не нравится, — продолжает с нажимом, кроша мою мраморную стену в пыль. А мне так хорошо там, за ней. В своей непробиваемой раковине, которую наращивала много дней.
— Ах, да. Я уже и позабыла, что мы делаем лишь то, что нравится тебе, — включается защитная реакция, хотя ругаться — это то, чего на данный момент хочу меньше всего.
— Шахидат, я знаю, чего ты боишься. Ты постоянно задаёшься вопросом, что будет, когда он родится, так? Не молчи, скажи мне, я прав? Ты боишься, что не сможешь за ним ухаживать, боишься, что не сможешь его увидеть. Поэтому пытаешься задушить в себе любовь к нему. Я видел сегодня тебя. То, что ты чувствуешь видел. Тебе меня не обмануть, Шах, — я слышу, как он с силой сжимает руль, так, что скрипит кожа обшивки.
— Перестань. Не сейчас. Не хочу говорить об этом.
— А когда мы будем говорить, м? — повышает голос — злится. — Когда, жена? Я не хочу, чтобы ты закрывалась от меня. Не хочу, чтобы закрывалась от нашего ребёнка. Он всё равно будет любить тебя. Даже если у нас не получится вернуть зрение. И я буду и… — шумно, судорожно выдыхает. — Приехали, — его голос снова спокоен, чего не скажешь обо мне. Меня словно катком переехали. Вся энергия ушла. Хватаюсь за ручку двери, как за спасательный круг. Сейчас я готова идти хоть в клинику, хоть куда. Лишь бы не думать о том, отчего сердце так болит.
Хаджиев берёт мою руку в свою, сжимает.
— Мы продолжим этот разговор. Тебе никуда от него не деться. Как и от нас.
Закрываю лицо ладонями, тру глаза, которые почему-то болят.
— О чём ты хочешь говорить, Валид? О том, что яд мог подействовать на него? О том, что он мог искалечить его? Возможно он вообще не родится. Врач ведь говорил об этом тогда… Об этом ты хочешь говорить? А я не хочу! Слышишь? Не хочу об этом говорить! — открыв рот, как выброшенная на сушу рыба, пытаюсь вдохнуть, но кислород отказывается проникать в лёгкие. Снова удушье и на этот раз сильное.