— Потому что ты тянешься ко мне! — вскрикнула она, и я остановился.
— Выходит, если бы я не тянулся, то и ты не тянулась бы?
— Если бы я не тянулась, ты бы даже не захотел тянуться!
— Тебе известно о моих желаниях?
— Минуту назад ты заявил о том, что наши желания совпадают.
Господь, я разгневал тебя своей неверой в тебя? И тишина. Молчание теперь стало неотъемлемой частью нашего общения, куда более красноречивой, чем все произнесённые слова. Порой в такие мгновения в нас пробуждались экстрасенсорные способности, и мы с лёгкостью читали мысли друг друга. Но в этот раз мне было мало моих догадок, сейчас я хотел слышать её голос вне собственных мыслей.
— Так они совпадают? — вопрос пронёсся сквозь тяжесть тишины, словно электрический разряд молнии, оставив в воздухе привкус обожжённой тревоги. Только всколыхнувшийся пух капюшона выдал её едва заметный утвердительный кивок, но уже через секунду она вновь попыталась незаметно ретироваться — пожав плечами. — Я, знаешь, я, пожалуй… — я сам не знал, что именно хотел сказать: «я пойду домой», «я устал», «я наигрался». «Погряз в самообмане», — шепнуло подсознание. Я помнил, с какой напыщенностью упивался в тот дождливый вечер (чёрт, да они все насквозь пропитаны серыми осенними осадками), упивался тем, что Эли отказывалась признавать сокрушительную силу моей гравитации. А что же происходит сейчас? Сокрушитель обернулся сокрушённым? Это я был крохотной планетой безвольно вращающейся вокруг чего-то куда более могущественного. Я был зол, взбешён, однако понимал — я сам попался в её гравитационные сети, подойдя настолько близко. — Эли… — взяв её руку и подавив вспыхнувший душевный мятеж, примирился я со своим положением. — Cкажи хоть что-нибудь.
— Ты же… — задыхаясь точно астматик, неуверенно начала она, — ты же совсем меня не знаешь.
— Разве… — теперь сделав слишком глубокий вдох, задыхался я, — …бывает иначе? Мы так много говорили…
— Обсуждая литературу или философию? Это не…
— Вчера мы говорили о нас и…
— Что? Неправда! — всплеснула она рукой, однако не выпустив моей ладони.
— Ну, может, говорил только я… в своей голове. Но это был невероятно долгий разговор.
После которого всё встало на свои места, и в тот самый момент на меня снизошло до безобразия очевидное откровение: мои мысли навсегда лишились красоты своей независимости.
— У меня совершенно не осталось сил сопротивляться тебе и совсем нет храбрости, чтобы признаться… — каждое произнесённое ею слово, срываясь с подрагивающей нижней губы, продолжало зябко трястись в остывающем воздухе, оставляя после себя почти незаметное маленькое белое облачко.