— Именно, — закивал я, словно китайский болванчик и инстинктивно обнял её, притягивая ближе. Вот теперь, сплотившись, мы выступали единым фронтом, против скептически настроенных Ксавьера и Даниэля.
— И что мне сделать, чтобы со мной заговорили эти «случайные прохожие» или я должен заговорить с ними первым? — спросил Даниэль, почесав свою рыжую бородку.
— Спроси, верят ли они в Бога, Спасителя нашего. Ребят, холодает, давайте в другой раз с вашими экспериментами, — сказал Ксавьер, подняв ворот куртки и поёжившись от ночной прохлады. — Половина девятого. Пора на вокзал.
— Ты так спешишь от нас отделаться? — усмехнулся я, и он чрезмерно тактично возразил, предложив проводить нас до перрона. По-правде говоря, не знаю, зачем вообще Ксавьер пошёл ужинать вместе с нами, выглядел он настолько измождённым и больным, отчего это я чувствовал себя виноватым за то, что, в какой-то степени, принуждал его к нашему обществу. Однако когда я посоветовал ему отправиться домой и не нянчиться с нами, Майер так же запротестовал, сказав, что «ещё не все силы покинули его бренное тело».
— Вот как вы думаете, — обратился ко всем нам Даниэль, как только мы направились вниз по Массенбергштрассе, — Бог во всех языках мужского рода?
— Случайность ли это, что каждая такая встреча с тобой, — кивнул Ксавьер на меня, — не может обойтись без обсуждений религии?
— Ну, заметь, первым всегда начинаешь ты, — вырвался из меня глупый смешок.
— Прости, не могу говорить о чём-то другом, когда смотрю на тебя, — сыронизировал он, и все засмеялись.
— Да никто не может. Вон и Даниэль туда же. Даже когда мы познакомились с Эли, и она первым делом вскрикнула «боже», — подмигнул я ей.
— Что?! Не было такого, — расплылась она в смущённой улыбке. — Это он сочиняет.
— Я только и запомнил потому, что хотел тогда отшутиться какой-нибудь банальщиной, вроде «нет, это всего лишь я». — Как бы невзначай соскользнула моя рука с её плеча на талию, но Эли только плотней прижалась ко мне. — А как обзывала меня священником, тоже забыла? — Она отрицательно мотнула головой, и я поцеловал её в висок.
— Хм, вот мы с тобой давеча тоже о священниках говорили, — прохрипел Ксавьер.
— Смотрю, у вас тут это популярная тема, — так раскатисто расхохотался Даниэль, что я поймал несколько заинтересованных взглядов прохожих.
— Всё, до меня дошёл смысл закона вашего индуса, — важно произнёс Майер, чихнув.
Что за восхитительный вечер! Словно какой-то летний, поздне-июльский. Потому что, только тогда, несмотря на лёгкую прохладу ночей, земля ещё способна удерживать в себе накопившейся жар знойного дня. Иного сравнения я просто не найду, чтобы описать то бархатное тепло, растекающееся по всему моему телу приятным умиротворением. Едва ли даже смогу припомнить, когда ещё вот так, беспечно и ребячливо, мы прогуливались дружеской компанией, смеясь, над всякой разной ерундой, как школьники, не спешащие домой, где обязательно услышали бы монотонные и занудливые нотации родителей. Как оказалось, счастье-то — не в безграничной взрослой свободе, на самом деле, счастье было в сладостном нарушении установленных строгих родительских правил. Не законов. Ни одна конституция, ни одного государства не идёт ни в какое сравнение со сводом правил отчего дома. Счастье осталось навсегда запертым в наших детских фотоальбомах.