Мужчины навострили уши[251].
– Говорите помедленнее, пожалуйста! Я записываю! – только теперь Дай У Ма осмелился выкрикнуть что-то, отличное от непрерывных восхвалений – но тут же хлопнулся лбом о гальку[252].
– Кто с сегодняшнего утра управляет ей, разберётесь сами, – принялся загибать пальцы Государь. – Река, только обычная, останется. Через нее построите мост, и будете с соседями торговать… или воевать – как получится. Войска Ка Бэ Даня могут уйти домой, а могут остаться: Я Синь Пеню небольшая армия не помешает. Деревья с драгоценными камнями останутся – пока не скончаются своей смертью, прожив обычным сливам или туям причитающийся срок. К этому времени ясиньпеньцы должны научиться жить без рубинов, падающих с неба, и котлет, гуляющих по улицам. Живите долго, живите мирно, но обидчикам спуску не давайте. Впрочем, решайте сами. Я вмешиваться не стену. Напрямую. Ну и если мои дорогие гости из Лу Ко Мо захотят ненадолго остаться – поучить моих подопечных ремёслам, житью-бытью… то не пожалеют. Что еще?
Взгляд его, раскосый и ласковый, устремился к Серафиме, Ивану и Агафону.
– Мне ведомо про обещание моих помощников, но думаю, что исполнять его смысла нет.
Сенька побледнела.
– Как это?..
– Окажись вы сейчас на границе с Вамаяси, как посулили они, дойдите до Маяхаты – это вам не даст ничего.
– Что значит?!.. – взвился Иванушка.
– Я сделаю лучше. Я перенесу вас в одно место… совсем недалеко от соседской столицы… где вы будете должны убедить кое-кого последовать за вами. Без этого детей вам не спасти. Спешите!
И не успели лукоморцы и ртов разинуть, как их кони с вещами в дорожных сумках оказались под ними – а сами они уже летели, летели, летели – через пустоту к яркой точке света вдали.
После возвращения дни в Маяхате потекли тревожно и однообразно. Раньше Лёлька думала, что одно исключает другое, но как оказалось, бояться за собственную жизнь, разучиваться доверять тем, кого считали друзьями, и изредка получать финансовые сводки довольного императора вполне можно одновременно.
Чаёку, Отоваро и Забияки не отходили теперь от них ни на шаг, вместе или по очереди, но радовались этому Ивановичи с каждым днем всё меньше и меньше. Дайёнкю, непривычно разнаряженная и разукрашенная по последней столичной моде, не смотрела им в глаза и мало говорила, отвечая лишь на самые простые вопросы, и то односложно. Забияки, осунувшийся и точно остекленевший, не смотрел на нее и не отвечал ни на какие вопросы и никак. Отоваро единственный пытался говорить и улыбаться за себя, за того парня и за эту девушку, но было видно, что делает он это через силу, только потому, что молчать впятером становилось невмоготу.