Хождение Восвояси (Багдерина)

Или вылавливать. Или отстреливать. Или заталкивать обратно в параллельные миры, особенно в те, которые принимать обратно мигрантов желанием не горели.

А с некоторых пор и Агафонова.

Или чего-то подозревающие, но от этого не легче.

Предпоследнего – с тех же некоторых пор. Но, поскольку "предпоследний маг-хранитель" звучало не так впечатляюще, как "последний", всё с тех же некоторых пор Адалет этим эпитетом к своему титулу пользоваться перестал. И надо ли говорить, что его премудрие Агафоникус Великолепный тут же экспроприировал его для себя.

И удивлялись, когда одного перевода оказывалось недостаточно.

Пять окладов и тринадцатая зарплата, как минимум.

Без особой надежды, что кто-то покусится на нее, просто для компании.

Тут же попытавшийся заползти под диван. И только диван, будучи старым, глухим и подслеповатым, рассеянно что-то мычал себе под подушки и изредка притопывал в такт, сочиняя стихи.

Как гордо назвал ее Агафон, собственноручно занимавшийся ее обустройством перед приездом гостей. Но поскольку руками работать он был не умелец и не любитель, да и времени объезжать базары и лавки в поисках детских товаров у него не было, то решил он прибегнуть к помощи магии. И особо впечатлительным особам, вроде родителей, было лучше не знать, чем – и какими – были предметы обстановки детской комнаты еще за час до их прибытия.

На капустном поле.

Потому что еще одно слово – и он разревелся бы, а реветь в присутствии сестры, или что хуже – один на один с сестрой… Нет. Лучше помолчать и потерпеть. А пореветь можно будет позже.

Может, больше не было поводов для испуга. А может, лишился чувств.

А точнее, его отсутствием.

Альтернативой был полет с невидимых ступенек на невидимую лестничную площадку.

За первое место в списке боролись царица Елена, обожающая всё розовое и пушистое, и бабушка Фрося, старая царица, всегда находящая для внучки что-нибудь красивое, интересное или просто вкусное. Но поскольку перед поездкой к волшебникам Лёлька, играя в ляпки с кузенами в царских покоях, нечаянно пролила чернила на любимый Еленин сарафан, а заодно на ее туфли, сорочку, новый роман Лючинды Карамелли, ковер, покрывало, подушку и перину, то розовую лохматую лягушенцию для… конь-пень-санкции… аморального… ущерба… или как там папа говорит… придется присюрпризить всё-таки жене дяди Васи, решила она.

К такой стене прижаться совсем ее пока не могло заставить ничто.

Как правило, непонятно чем.

К счастью, превратившихся в клубки шерсти.

По крайней мере, она надеялась, что это были чучела.

Она была уже большой и понимала, что наши чародеи назывались "волшебники", а вражеские – "колдуны".

И чаще вытаращенными. А иногда и выпученными. Ее малолетнее царское высочество нередко производила такое воздействие на тех, кто пытался заставить ее делать то, что она не хотела.

Выбирая тем победителя.

Или как там говорила баба Фрося, когда сообщала внучке о возможных последствиях ее очередной шалости.

Хотя против последнего лишения она не возражала. Читать ей и дома на уроках надоело.

Которое избежать, конечно, можно – но позже, как прорек тот же авторитет.

Может, он и рад был бы подбежать, но не позволяли досочки на веревочках и ножках как у скамейки, сходившие здесь за обувь.

Вчера в логове магов он показался ей добрым и симпатичным. Наверное, в темноте не разглядела.

Или невинной оскорбленности?

За десять лет, сказали бы некоторые. Но некоторые наболтают чего угодно.

На первый раз получились желтоволосые узамбарцы, на второй – черноволосые узамбарцы, на третий – желтоволосые вамаясьцы, поэтому на четвертый раз у магии просто не оставалось выбора.

В первую очередь, имея в виду помощь, обычно оказываемую командой здоровых мужиков, вооруженных белыми халатами с трехаршинными рукавами.

Изобретая походя несколько новых асан.

Как назвала это царевна. Сам Чай именовал это "попытаться соблюсти лицо", даже если у этого лица слюнки потекли при виде иноземных разносолов.

Как хорошо наточенный меч.

По ранам от ножей его супруги их опознать было очень легко.

Сапогом под косточку.

Искаженную обидой и изумлением физиономию.

Кто из скромности, а кто – опасаясь получить ответ.

Как ему казалось, по крайней мере.

Если таковой при вскрытии крабов и существовал.

С тех пор аплодировать дайданьцы стали всегда и по любому поводу: на свадьбах, родах, похоронах, отёлах, в начале и окончании посевной. Они без устали рукоплескали всей семьей или селом богатому урожаю, вкусному обеду, удачному слову, красивому забору, чарующему закату, нежному рассвету и радуге. На вопросы удивленных чужаков, что это они такое делают и зачем, дайданьцы гордо отвечали: "Так сам повелитель преисподней Янь Ван и его вельможи научили нас отгонять самых зловредных хуо-ди". После этих слов, добротно приправленных рассказом о пребывании высокочтимых гостей (после которого, конечно, следовали громоподобные нескончаемые аплодисменты), рукоплескания как последний писк моды разлетелись по всей стране.

Или, скорее, глубоких – памятуя место их предполагаемого проживания.

Неожиданно. Да.

"Поздно", – мысленно прокомментировала Серафима.

И мужей.

"От здорового ворона. И молодого. И не подмоченного дождем. И не поврежденного пухоедом. И не альбиноса", – машинально принялся уточнять мозг, испорченный логикой.

"До размера лося кабаны не растут", – тут же дотошно встрял мозг.

"Подушка – к простыне. Простыня – к матрасу. Матрас – к кровати. Кровать – к полу. Должно же быть хоть какое-то оправдание тому, что эта бестолковая голова не может сдвинуться ни на волос!"

Ибо что может затмить красоту молодой шишки в свете половинной луны на склоне горы Семи Предзакатных Ветров, как сказал бы поэт.

В смысле, давно знакомую.

В смысле, не знавшую, что он назвал ее старой.

Первая – похитить и съесть таньваньского монаха.

Ну или попросить Лёльку это сделать.

Или многооборотневый?

Появляющиеся у всех, кто в первый раз говорил с Иваном дольше минуты.

Красота была бы совершенной, если бы в ее стандарты включались шишки на лбу и молодые синяки в пол-лица.

Куче тюфяков, наваленных на простую деревянную лежанку – для лиц невамаясьской национальности.

А иногда сбивавшей других.

Ее, если быть точным.

Например, что Ори-тян против нее лично ничего не имеет.

Сверху или снизу – девочка так и не решила.

Она не знала, кто такой гей, но была почти уверена, что это муж героини книжки Кикимору Писаки – "Пятьсот самураев до любимого, или дневники гейши". А еще она была убеждена, что расстояние в Вамаяси измеряется в самураях.

Или самых предприимчивых в нужный момент, что иногда бывает еще опаснее.

К вопросу о предприимчивости в системе, которая продвигала пятого ученика на место четвертого, четвертого – на место третьего и так далее в порядке живой очереди по мере освобождения вакансии наверху.

Хотя когда речь идет о предмете, пробывшем в комнате совета в течение нескольких веков, ни в чем нельзя быть уверенным.

"Опять на полтора лепестка больше, чем я люблю!"

Хоть в чем-то Лёлька была права.

Старое пришлось выбросить – от сливок, сметаны и повидла, падающих с пятого этажа хоть и не на него, но совсем рядом, дымчатый шелк так и не отстирался.

А совсем не потому, что приревновала.

Хорошо хоть перестала требовать плакать – после получасового слезопроливательного марафона княжич почувствовал к этому занятию стойкое отвращение.

Хотя, возможно, если бы Чаёку наряд с названиями давала бы истории постройки некоторых сооружений с названиями такими возвышенными, что небо рядом с ними приходилось искать под ногами, то Ивановичи уделили бы им больше внимания. Так, Дворец Высшей Гармонии был построен для императрицы Западного дворца, потому что чуть раньше император подарил императрице Восточного дворца Дворец Полной Гармонии (по правде сказать, подарил, чтобы было куда отправить ее, не теряя лица, но жёны ведь этого не знали). А Дворец Сохранения Гармонии император велел срочно воздвигнуть, когда вышеупомянутые женщины в пылу философского диспута, чья гармония гармоничней, попортили друг дружке причёски и оборвали подолы кимоно. Дворцовый художник, ставший свидетелем этого обсуждения, "поймал югэн", как было принято говорить в его кругу, и запечатлел всё в серии гравюр. Так появилось анимэ.

Посидев несколько дней на меню из рыбы во всех ее проявлениях, Ярослав почувствовал солидарность с ними.

Хоть и недалеко уплыл: улыбаться, как и хмуриться, было больно.

В силу известных причин попытка увенчалась успехом лишь на пятьдесят процентов.

И судя по размеру недостающих кусков – не древоточцами.

Что при их количестве не составило труда.

Или боенеспособности, что точнее.

Хотя от правильности или усталости, вопросом оставалось вторым.

От гордости.

Похоже, урок, когда надо использовать магию, а когда – ведро с холодной водой, преподавали и в Вамаяси.

Здесь и далее стихи Дмитрия Казанцева.

При этих словах где-то в далекой Отрягии рука Аос, богини любви и красоты, непроизвольно потянулась к волшебному перу – писать срочный вызов Камэлю, с которым ее супруг свел знакомство за время долгих путешествий в поисках Наследников.

Не то, чтобы они этот взгляд увидели и оценили, уткнувшись лбами в землю. Но и такое положение имеет свои преимущества: наиболее чувствительные дамы, пока лежали, сочинили стихи о возвышенных чувствах и бурных переживаниях, отраженных в ароматах лебеды и гусиной травки, каковыми поделились потом с подругами и завистницами, не имевшими возможности полежать носами в крапиву рядом с божественным микадо.

Или особо неудачный – как посмотреть.

И в конце концов преуспевшая.

Не иначе как на историческую родину.

Хотя, памятуя изречение Бруно Багинотского, сильные мира сего не опаздывают. Это все остальные приходят слишком рано.

При каждом попадании ее взгляда в цель жертва вздрагивала и экстренно эвакуировалась на другую сторону – кто дорожки, кто беседки, а кто и Запретного города, в зависимости от близости нахождения на момент поражения.

Хотя его премудрие подтвердил бы, что по мановению волшебной палочки – его, по крайней мере, и когда она у него еще имелась – меч мог оказаться где угодно, кроме руки.

Успевший усвоить, что внезапно в последнее время пробивающая его старого друга ностальгия по деревенскому отрочеству способна вылиться во многие часы воспоминаний типа "инда взопрели озимые…"

Исключительно из вежливости и добрососедских отношений двух стран. Из любых других соображений иное положение, кроме "лёжа на боку", было глубоко неприемлемо.

Своё, в первую очередь.

И вовсе она замешкалась с превращением не потому, что надеялась встретить на обратном пути и напугать еще кого-нибудь, а потому что по гаоляну медведю ходить сподручнее… сподножнее? сподлапнее? – чем человеку!

Или выпадавшие из нее, как посмотреть.

И всем остальным.

В засаде с дубиной.

Не столько от второго, сколько от первого, ибо способности свои знал.

И с такой же грацией.

История приготовления Граненычем суши для Елены Прекрасной до сих пор ходила по кулинарному отделению училища как урок для обучающихся там добрых молодцев и красных девиц, мораль которой каждый формулировал для себя сам. Наиболее склонные к философствованию гастрономы успели выпустить на эту тему с полсотни трактатов и не собирались останавливаться на достигнутом.

Кроме двух неустроенных в сердечном плане. И двух дуэний – боярынь Коневу-Тыгыдычную и Серапею. И слуг. И возчиков. И лошадей.

По прибылям.

Которые точнее было бы назвать торгами.

Для сотни конных рыцарей в полном вооружении, в комплекте с кнехтами и осадными орудиями.

А еще единогласно и безмолвно они подумали о последствиях для того, кто среди ночи решится нарушить охранные заклятья его премудрия, и тем более решили остаться с боярами до утра.

Или вправо. Или влево. Или всё равно куда, лишь бы в конце этого пути находились Лёлька с Яриком и желательно их похитители. Но вот еще хорошо было бы знать, где эта Маяхата располагается…

Конечно, у высокой черноволосой пышки средних лет, служившей этому роду с отрочества, имелось настоящее имя, но с легкой руки пятилетней Наташи, выразившей, как умевшей, своё благоговение перед габаритами горничной матери, прозвище к Лидии Семиручко прилипло, как банный лист.

Или, принимая во внимание их разницу в росте, в мутный серый камушек посредине круглой черной шапочки.

И ей это даже почти удалось.

Нет, его совсем не интересовало, следит ли за его перемещениями из кареты Коневых-Тыгыдычных одна красна и соплива девица. Да-да. Совсем-совсем. Ну вот просто абсолютно.

Включая кусты.

Но не всем.

Да-да. Совсем-совсем. Ну вот просто абсолютно.

Вернее, одно плечо. Второе расправлялось пока не очень, скорее, наоборот, норовило заправиться обратно, чтобы не болеть, так что героический эффект получался слегка подпорченным, и поэтому стоять по отношению к одной определённой карете приходилось исключительно в профиль.

Хотя больше всего опасений, судя по частоте оглядывания, у него вызывала вполне определенная сторона.

Конечно, его родная деревня стояла на равнине, где единственный виденный им гриб располагался в песочнице детей старосты, в ВыШиМыШи собирать грибы было некогда, а после – и подавно, но зачем кому-то из присутствующих это знать?

Символ союза невропатологов и хирургов.

Которая так же невесть куда пропала.

Или нашатыря с воздухом, если придерживаться требования ГОСТа в описании смеси.

Невежливый вариант лучше было не слышать.

Хотя и немного по другому поводу.

Если кто-либо и когда-либо строил избы, укладывая брёвна вертикально.

Не посвященному в обе эти науки с точностью утверждать было невозможно.

Или к лучшему?

Если судить по громкости высказывания.

Со скоростью камнепада и с такими же возможными последствиями.

Хотя после сегодняшних происшествий Серафима зареклась от чего-либо зарекаться.

Примериваясь.

Начавшего карьеру пять минут назад.

Это было первое единогласное решение женсовета за всю историю супружеской жизни губернатора.

Хотя как поразить и в какое место, вопрос оставался открытым.

Лёлька решила, в конце концов, что это были именно музыка и пение. Никто не стал бы мучить такое количество кошек так долго и одновременно.

Вероятность достигала 100 %.

"Есть домовой. Есть овинный. Есть дворовой. А я – библиотечный".

Шепотом.

Мысленно. Конспирация превыше всего, и вообще, ноблесс оближ.

На лукоморский взгляд.

Когда дело касалось пирожных – в настоящем или в будущем – с сообразительностью княжича Ярослава не могли тягаться даже Лёлька и Серафима вместе взятые.

"Хорошо, что всё было не так!" – и "Жаль, что всё было не так!".

Хотя при обсуждении последнего пункта Лёка почувствовала себя дважды ущемленной. Во-первых, Яр не любил ее обожаемых креветок, а во-вторых, съедать столько пирожных, как он, да еще три раза в день она могла только под страхом смерти. К счастью – или несчастью – именно жизнь на кону и стояла, а еще ее немного примиряло с ситуацией то, что в это же время брат будет страдать без пирожных и есть ненавистных креветок.

Хотя насчет хороводов она загнула.

Зная Чаёку, они склонялись к первому варианту, но ставок делать не стали бы.

Правда, от Вечного или сестры – вопрос открытый.

А глаза Яра округлились, и с губ не едва не сорвался точно такой же вопрос. Но вовремя вспомненная аксиома "Старшая сестра права всегда. Если старшая сестра не права, то ты просто ничего не понимаешь" заставила прикусить язык.

"Четырнадцать", – подсчитала Лёлька и тут же принялась отыскивать спрятанный и строить коварные планы на его счет, ибо нечего от приличных людей свои каменюки прятать.

Умирающий лебедь и даже засыпающий воробей не получились – то ли практики было маловато, то ли актерских способностей.

Надо ли говорить, что первое желание бывало удовлетворено на сто процентов, а счет в пользу второго открыт пока не был.

Хотя по ней, в отличие от Ярика, видно этого не было

Хотя для кого именно – история умалчивает.

За отсутствием на вамаясьской кухне сковородок как класса.

"Порезать фрукты и сварить с сахаром. Тут даже вамаясец не сможет ничего напутать".

"Будете проходить мимо – проходите".

Причем улыбка Чаёку показалась девочке скорее мученической, чем радостной – ну да не все люди принимают новое даже с такими улыбками.

"В экстазе!" – радостно решила княжна.

Или обреченно?

Вроде готового зареветь брата.

Она была покрепче бабушки Фроси: ту пришлось бы неделю отпаивать валерьянкой и откармливать бананами в шоколаде.

Кроме раннего инфаркта.

Встал. Обнаружил, что это ноги боярина Демьяна, о чем тот сообщил громко и недвусмысленно. Принял исходное положение.

Хотя поверхностное знакомство Агафона с сабрумайскими придворными традициями привело к появлению на свет некоторых весьма неортодоксальных телодвижений, заставивших тёток, после того, как пришли в себя, радикально пересмотреть своё представление о приветствиях, поклонах, и придворных традициях в частности.

Для призыва слуг.

Ближе не позволяли приличия, дальше – длина рук.

Наташе и, самое главное, сопернику.

Вернее, в одно чувство, в спине, и было оно не из приятных.

Или с лапы на лапу – у кого как получалось.

Если так можно назвать только что изобретенный бег спиной вперед.

Не то, чтобы его хотелось опознавать.

Или, скорее, забросана – но на семантические подробности времени не оказалось.

С ее точки зрения, Серапеины высказывания были вполне обдуманными, потому что не обдумав всё, раз за разом сажать в лужу ее, Лариску, перед собеседниками, заставляя сгорать от стыда за бестолковую глухую вредную бабку, было невозможно.

"Кто последний крикнет "Фу!", тот готовит жрачку!"

Местами.

Остальные двадцать процентов попали в категорию наиболее терпеливых и заняли наблюдательную позицию на еще сохранившихся ближних крышах с вечера.

Впрочем, для посвящённого глаза тоже, и не раз за время подготовки Парадоксов хватался за голову и стенал, мрачно зыркая на Агафона: "Престидижитатор хренов – и я с ним теперь тоже!..".

Правильно. В Монплезир, в лавку магистра Броше "Овеществлённая магия", и никуда больше. "Всё для прорицаний: самые прозрачные хрустальные шары, самые догадливые гадальные карты, самая разговорчивая кофейная гуща". Иногда знакомые удивлялись, как долго Агафоникуса Великолепного могла мучить совесть.

Тем не менее, на шкале цивильности их отношений шаг сей находился в районе отметки "вершина вежливости". Раньше в подобной ситуации чародей просто подставил бы ногу.

Или, скорее, как восемьдесят две.

Потому что занятия наукой и магией требовали уединения и тишину, а вовсе не оттого, что восемьдесят два мордоворота собирались их линчевать.

Не подскажете, Нень Чупецкую уже открыли?

Не в последнюю очередь для того, чтобы они не бежали наперегонки, как испуганные зайцы, а стройными шеренгами прикрывали его энергичное отступление.

Вернее, с его дубиной.

Веки все-таки заклинило в крайнем положении.

Просверлить взглядом ученого, но невежливого мужа сильнее, чем это сделал за них Маяхата, у нее всё равно вряд ли бы получилось.

Сколько секретиков можно было понаделать!

Очень часто она видела это выражение на лице отца, когда бояре и дворяне, чьи дети играли с Ивановичами, докладывали ему о последних ее подвигах, предъявляя улики, пострадавших, свидетельства очевидцев, ухослышцев и рукощупцев, а также ультиматумы и требования аннексий и контрибуций. Впрочем, с последними имела дело их мама, и тут уже Лёлька имела возможность лицезреть и запоминать для будущего применения иные выражения.

Каким она себе его представляла.

Про себя, правда, она добавила: "…А придется им тащиться по той же неровной дороге со скоростью усталой лошади, изредка переворачиваться со скоростью опрокидывающегося тяжеленного ящика, а иногда просто стоять со скоростью сломавшейся оси и ждать, пока отвалившееся колесо прирастет обратно… Но зачем портить людям сюрприз?" И поэтому вслух ничего больше не сказала.

Для сада камней местечка рядом с крылечком ее комнатки не нашлось.

После пылких заверений носильщиков, что им приходилось корзины с базара тяжелее таскать, чем двое легендарных даймё.

В самом начале их пребывания в Вамаяси девочке пытались объяснить, что это не невкусные тряпки, а очень вкусные, в смысле полезные, водоросли, на что она ответила развертыванием поданных буро-белых рулетиков, выбрасыванием оболочки и просьбой добавить в рис морковку, лук, помидоры, приправы и жареную свинину. К неудовольствию Лёльки сошлись на рыбе. К неудовлетворению вамаясьцев – жареной. Конечно, плов с кусочками рыбы, только в последний момент спасенный от добавления дайкона и васаби, вкусовыми качествами исходного улюмского блюда не блистал, но консервативных вамаясьцев шокировал, а это в глазах княжны сходило если не за морковку, то за лук.

Или в умении улыбнуться и спросить: "Не потеряли меня?" со степенью обаяния, достаточной для замятия любого времени незапланированного ожидания.

А если понадобится, то и зачистить.

С вамаясьскими иероглифами они так и не научились отличать одно от другого.

Потому что Лёлькино воображение так и не смогло сделать выбор между "стадом" и "табуном".

За неимением головы и ее антонима как анатомического факта.

Незатейливого, зато короткого и скудного, потому что дом, обрушившийся в промоину по крышу, оказался продуктовым амбаром.

Небезызвестный король Этики Этикет Семьдесят пятый после смерти был канонизирован решением схода священников всех религий Забугорья, ибо кто, кроме настоящего святого, мог выполнять все те правила, что он записал в своем бессмертном учебнике "Этикет для варваров: всё не так страшно, как вам кажется. Всё гораздо страшнее".

Для тепла и, не в последнюю очередь, потому что на две отдельные кровати, даже вамаясьских, места в их апартаментах не имелось.

За неимением лучшего слова, описывающего землю, окружающую бока и зад уличных домов, занятую домами другими, по причине своей нерасторопности, скромности или кособокости на улицу так и не вылезшими.

Если быть скрупулезным, кончался он в промоине и был до своего безвременного упокоения в гигантской луже продуктовым амбаром.

Более точного определения подобрать было невозможно, ибо ствол – это всё, что после сегодняшней бури от него осталось.

Именно тогда Лёлька, обладательница ночного зрения, позавидовала своему сообщнику, его не имеющему.

Или расслышал.

Будучи мальчиком достаточно сообразительным, он понимал, что не на каждый звук ночью в обители магов стоит бросаться очертя голову.

Хотя до переиначивания недипломатического, и даже антидипломатического, оставался всего один шаг. Подобного оскорбления княжна не получала еще никогда.

То ли атмосфера загородной резиденции Вечных подействовала, то ли во время погони ему исполнилось сто лет, и он превратился в цукумогами, как бы то ни было, вид вырастающих ножек и ручек, одна из которых на прощание успела показать неприличный жест, произвел впечатление надолго.

Или вычтя один из пяти, что вероятнее.

В отличие от гиппотетического бихевризма княжна знала, что пилатес – это вежливость и учтивость, особенно в таких дозах, когда хочется отлупить кое-кого учебником этикета.

Хотя на чердаке такая постановка вопроса была слегка поспешной.

И не ожидая.

Но это не значило, что не хотелось.

В детстве Обормоту читал поэму о приключениях сына микадо Ерисери и его дружных самураев в переводе небезызвестного Сагу Перевраки.

С новорожденными мышатами. Никого другого он сейчас побороть бы не смог при всём желании.

Как выразился бы Ярик. Ну или как-то так.

А местами и апоплексическим.

К счастью, не увидевший отношения к его уверенности на лице сестры.

Не исключено, что себя.

То, что совершали они их на плечах носильщиков, значения не имело.

На самом деле они слонялись в ожидании перекуса, неспешно сооружаемого прислугой, но какой вамаясец, достойный своего югэна, признается в этом?

Не столько для выразительности, сколько от отношения к мировоззрению комментатора.

Красивый.

Некоторые даже с большой буквы.

С тоской понявшего, что его компаньонами по спальне сегодня – и не только – будут не наложницы, а лукоморцы, дайёнкю и два самурая совета.

"Так вот вы какие, брови соболиные!.." – впервые поняла Лёлька.

Настолько долгими, что дайёнкю вышла из своего ступора и с неподдельной тревогой спросила, не болит ли у него что-нибудь.

И несколько десятков тысяч – из городской казны.

"Официально-нудной", – настаивала Лёлька, не желая проникаться духом вамаясьского верноподданичества.

Сада Мазо.

Лукоморцы прослезились. Чаёку тоже, но со словами: "Это же "Лепестки сакуры, облетающие при тонкой луне от поздних холодов" самого Сядувхати Ширехари!.."

Но не раскаявшимся.

"Чтобы потом впечатления сравнить", – кисло подумала Лёка.

Хотя руки так и чесались ткнуть пальцем, но ноблесс оближ…

Он говорил правду. Он не был сильно испуган – он был в ужасе.

Через полминуты.

Это выяснится утром, когда Чаёку придет в ужас от необъяснимо почерневших за ночь лица и рук ее подопечной.

"Наконец-то вы все отсюда свалите".

Лукоморская рулетка – игра, распространенная в Забугорье с простыми правилами. Игрок накладывает на лук несколько стрел, направляет на второго участника и отпускает тетиву. Если в того попадает единственная стрела без наконечника, он выиграл, и его наследники получают всю сумму ставки.

Насколько это можно при отряде из двух человек, внезапно увеличившемся в два раза.

А чаще чужое.

А чаще – на кого-нибудь.

По крайней мере, с Чи Хаевых: по поводу анатомии чудовища определенности не имелось.

Всё еще раздумывавших, прятаться им или всё же пойти и вознести Нефритовому Государю обещанную хвалу.

В поисках трофеев побогаче и поближе.

Предыдущие попытки Ивана объяснить, что правильно говорить "им-мунитет" натыкались на твердокаменную убежденность в том, что если мунитет чужой, то он "им", а если их собственный…

Книгу про странного маленького коня лукоморского автора с момента достопамятного объявления с балкона на площади никто у него в руках не видел…

Подглядывать – гораздо практичнее.

То есть для всех, кроме себя.

Прикрикивать было нельзя.

Ибо какое удовольствие от истерики, которую никто не слышит?

Стук зубов, почти заглушавший бенефис боярышень, не считается.

Когда получалось.

Но это пока: Геннадий Парадоксов уже расталкивает толпу, добираясь до уникального объекта научных исследований.

Чтобы привлечь внимание Чи Хая, братьям пришлось сгрести его вместе с Лепестком Персика и бросить в реку: отделить друг от друга на берегу их не получалось.

При руках, занятых расцветшей и полной энтузиазма О Ду Вань, прижать лист бумаги, уносимый ветром, иначе не получалось.

Которых – в трусости и мягкотелости – от сестры он получал в достатке.

Почему-то Лёка подумала, что именно так и именно там они и должны передвигаться, потому что фланировать прогулочным шагом по площади или даже деловито шагать по дороге в таком нелепом одеянии было бы еще более нелепо.

Художники и поэты. Не пропадать же зря такому хорошему пожару.

Выйти из дворца с меньшей толпой, даже чтобы зайти во дворец через дорогу, для вамаясьского императора было неприлично.

Именно потому что хотело и свербило. Инстинкт самосохранения чародеев или срабатывал сразу, или мог не иметь второго шанса.

Или именно поэтому.

Которого попросили извлечь кубический корень из производной от интеграла десятичного логарифма.

Знание этого конкретного выражения – лишнее подтверждение того, что почтенному амулету Тишины в процессе скитаний по Белому Свету пришлось побывать и в Мюхенвальде времен правления Шарлеманя Семнадцатого.

"Какого чудесного сегодня оттенка это облако пыли, висящее в воздухе которые сутки, и какими эстетичными несмываемыми узорами опускается оно на наши новые кимоно. Не знает ли многоуважаемый сан, отчего, куда и по благовольному соизволению какого конкретно божества, да воскурятся ему самые благовонючие благовония, так неожиданно и энергично отбыли все работники, причем именно в тот момент, когда их усилий нам больше всего на Белом Свете не хватает?"

Полумрак – это когда мрака в растворе темноты и света половина. В данном случае фонари освещали лишь скромный пятачок посреди зала, едва ли десятую его часть.

Если не считать одного, с тарабарской экспрессией и под тарабарщину же потрясающего руками над брошенными тачками, то ли высказывающего отсутствующим камневозам всё, что думает про них и их семьи до десятого колена, то ли накладывая заклинание поиска и возврата.

Хотя "выскочили" – сильно сказано. Девять магов и двое детей, еле переступая заплетающимися ногами и держась за все печеночки, после спурта, пристыдившего бы и стаю гепардов, и долгого, полного пыхтения и заикания марафона по спирали в горку, на поверхность выплелись.

"Ах, как ломит все суставы из-за этого сундука, просто выворачивает, ну что тут поделать!" "Ноги мои… больно… ей-же ей…"

С точки зрения Лёльки, ползти ему придется как минимум до Лукоморья.

Потому что кто его знает, где у лягушек уши, и уж совершенно точно никто не знает, где уши у амулетов Тишины.

Отец всегда учил: "Запомните, дети: Лукоморье никогда не вмешивается во внутреннюю политику других стран". Мама тут же добавляла: "Кроме тех случаев, когда ну просто достали уже и сами напросились. Но не раньше!". Папа заканчивал наставление: "И если вмешивается, то так, чтобы эти другие страны не пожалели о нашем вмешательстве". На что мама подытоживала: "Ну кроме отдельных личностей, конечно, которые чем больше недовольны, тем мы молодцы".

Древнюю мудрость "держи нос по ветру" вамаясьцам при дворе приходилось применять настолько часто, что она стала частью их натуры.

Не то, чтобы он его дождался.

И уложенном.

Кто именно, говорить, наверное, нужды нет.

Безостановочно хохотать два часа подряд очень сложно.

"Лучезарные булки Мимаситы, который это уже по счёту шок?.."

Потому императоры трапезничают только во дворцах. Значит, если император пристроился где-то перекусить, да еще не один, а в компании, значит, это место и есть дворец.

По крайней мере, обиженные не давали о себе знать – не исключено, что слишком придавленные со всех сторон.