– Да.
– Эх… Конечно, это не хибара на выселках и не шалаш нищего в лесу… – не выходя из роли, вздохнул Шино-младший.
– Но мы согласны! – воскликнула Синиока.
– Хоть сейчас! – поддержал ее Мажору.
– Нет, – Миномёто покачал головой. – У вас должны быть связи и друзья при дворе, если вы хотите достичь в жизни чего-то большего, нежели удел захолустного самурая или его жены. У меня есть друзья… были… Я буду просить тэнно, чтобы он нашёл вам хороших опекунов.
– Нет! – глаза Мажору возмущённо сверкнули. – Я не оставлю тебя!
– Мы не оставим тебя!
– Я всегда мечтал стать захолустным самураем, и не позволю разрушить мои чаяния!
– И я! И мои!
– Нам всё равно, куда отправил тебя тэнно, и на сколько. Ты – наш отец. И мы всегда будем с тобой.
– Угу, – неожиданно хлюпнула носом девочка. – Не прогоняй меня… нас… пожалуйста!
– Но я не имею больше ни силы, ни влияния при дворе.
– Нам не нужны твоя сила и влияние.
– Нам нужен ты.
Миномёто опустил глаза, судорожно что-то сглотнул, и слова – медленно, неуклюже, словно незнакомые или на чужом языке – стали срываться с его губ:
– Если бы тэнно лишил меня… всего… и оставил только вас… я… посчитал бы себя… самым богатым… и счастливым… человеком в Вамаяси. Я… понял это поздно… но как сказал тэнно… главное – чтобы не слишком поздно.
Брат и сестра обняли отца и прильнули к его плечам.
– Не поздно, – шепнула девочка.
– Мы готовы были ждать до старости! – пылко подтвердил мальчик, глянул на сестру в поисках подтверждения – и заметил, как ее взгляд, скользнувший на огненную стену, до сих пор не потерявшую ни яркости, ни жара, остановился. Глаза ее боязливо округлились.
– Об…борм…моту…
Мажору обернулся, сжимая кулаки, готовый к перепалке и драке, но старшему сыну тайсёгуна, вывалившемуся из малинового пламени как из-под водопада, было не до того. Обессиленный, бледный, осунувшийся повалился он наземь и застыл.
– Обормоту? Ты… живой?.. – Синиока прижала к груди кулачки, растерянно переводя взор со старшего брата на младшего, а с него – на отца. Грозный, ужасный, опасный, безжалостный Обормоту! Грозный, ужасный, опасный, безжалостный Обормоту, спасший им жизни… Могла ли одна минута доброты перевесить годы непрерывных унижений и страха? И даже в ту минуту, как яд в мисо – слова презрения и ненависти… Одна минута – и вся жизнь. Что важнее? Казалось, та же самая мысль угнездилась и в голове Мажору, не давая ему сдвинуться с места.
Шино глянул на своего бывшего преемника, потом – на младших, напряженно замерших у его груди.
– Пойдём, – встал он и обнял их за плечи. – Надо собираться.