– Бросаем пистолет и рацию, руки не опускаем, отходим на два шага и поворачиваемся ко мне спиной. Ясно? – я говорю специально по-немецки не только для сторожа, но и для экскурсовода.
Зрители восторженно цокают языками. Они поверили в то, что перед ними разыгрывают спектакль. Господи, как поглупели наши потомки. Дегенерация – налицо. Может быть, Чарльз Дарвин ошибался только в одном: это не люди произошли от обезьян, а – наоборот. Гориллы – выродившиеся атланты, к примеру.
Охранник затравленно подчинился. Когда он положил оружие на землю и подтолкнул его ко мне ногой, губы и руки его мелко дрожали. На лбу выступила испарина. Плохо здесь все-таки готовят военных. Никакого самообладания! И все же расслабляться нельзя. Весь этот маскарад может оказаться хитрой ловушкой. Несколько безумной, но вполне продуманной.
– Эсэсовцы предпочитали старый МП-28, которым вооружен и лазутчик, всем более поздним моделям за его высокое качество, а также за то, что коробчатый магазин в нем вставлялся сбоку, что облегчало ведение огня из положения лежа. – продолжал вещать гид, увлекая за собой туристов вглубь коридора.
Я тем временем засунул трофейный пистолет за пояс, заметил, как старик и сторож обменялись встревоженными взглядами. Мой пленник давал понять, что дело – дрянь. Я покачал головой, намекая гиду, что никого не пожалею, если он только пикнет. Постаревшая копия нацистского ученого кивнула мне в знак понимания и продолжила свою лекцию:
– Ближе к концу войны на вооружение айнзатцкоманд, полицейских и полевых подразделений СС появились девятимиллиметровые (под стрельбу патронами «Парабеллум») пистолеты — пулеметы «Ноймюнстер» и «Потсдам».
Да, надо было их всех положить на месте. Но что-то не давало мне это сделать. Ощущение, что передо мной люди, никогда не бывавшие на войне было необычайно стойким. Не мог я убивать безоружных, тем более – невиновных. Оставлю это удовольствие фашистам.
И хорошо бы еще понять, что со мной произошло.
Гид, окруженный слушателями как наседка цыплятами, двигался прочь. Он не связывался с охраной по рации, не кричал подопечным, чтобы те бросились врассыпную, спасая свои жизни. Он вел себя совсем не как ошеломленный профессор, знающий о насилии лишь по книгам. Это было странно.
Старик выполнил свою часть нашего с ним молчаливого договора. Группа людей уже исчезала, но сирены не выли. Не было и окриков спешащих солдатиков: «Кто?!»
Я поднес подобранную рацию ко рту:
– Рихтер, Рихтер! Это, как ты уже догадался, вовсе не Ганс. Все слышал? Оценил?
Секундная пауза.