Федор Алексеевич нагнулся за корзиной и достал из нее спящей тельце младенца без рук и ног — голова да пузо, вот и все, остальное погодка мятая.
— Есть замечательное древнее русское слово — мерзавец, произошедшее от слова «мёрзлый», — говорил он нараспев, укачивая Игоря Федоровича, в простонародье Игошечку. — А в холоде для русского человека ведь нет ничего приятного, поэтому мерзавцами окрестили бесчувственных, равнодушных и бесчеловечных человек… Тьфу ты… Людей, то есть упырей, то есть вампиров, то есть их, милых, замечательных кровососов. Другими словами, до морозной дрожи неприятных субъектов. Да, не говоря уже про мерзавок, вернее — мразей…
Федор Алексеевич опустил спящей тельце обратно в корзинку и заботливо укрыл шаль. Затем запалил свечу, погасил лампу, достал из внутреннего кармана записку и поднес к пламени.
— Светлана, ты единственная святая душа в этом доме, и он пришел по твою душу, только не знает еще об этом.
Федор Александрович бросил догорающую бумагу на блюдце и потушил свечу. Затем нагнулся к корзинке, к самому лицу младенца и прорычал:
— За грехи ты послан мне, не в утешение. Но я с лёгким сердцем беру на душу еще один грех… Ни слова Мирославу, слышишь меня, Игорь Федорович, слышишь?
Игошенька не открыл глаз, не издал никакого звука, ни вздохнул, ни повел плечиками. В приёмной Фонтанного дома было тихо, как в омуте перед бедой. Неотвратимой.
Глава 2 "Черная перчатка"
Федор Алексеевич обошел стол и нагнулся за лежащей на полу черной перчаткой, чтобы бросить на стол поверх бумаг. Затем вынул из внутреннего кармана пиджака часы: до возвращения княжны Светланы оставалось два часа. Белые ночи лишали нечисть возможности точно определять время, зато все остальные способности оставались при них. Например, забирая подписанную бумагу, незаметно стянуть с рассеянного посетителя перчатку или написать чужим почерком записку и затем без зазрения совести спрятать на груди.
— У меня есть только два часа, — пробормотал Федор Алексеевич и шагнул к двери, из которой совсем недавно выпроводил домовенка.
За два часа, если захотеть, можно поставить с ног на голову весь Петербург. Нагородить такого, что даже Атлантам не под силу будет навести к утру порядок. Но он сделает все тихо и своими силами. И так бедные Атланты вконец обессилели, и теперь серое небо над Петербургом всегда было слишком низким. Оттого, должно быть, и высокие помыслы столичных жителей в веке двадцатом стали воплощаться в какие-то слишком приземленные свершения. Так и до революции недалеко, а там, глядишь, и до войны… Впрочем, от войны Федор Алексеевич бы не отказался. Шашкой махать оно сподручнее, чем учет кровавых мертвых душ вести.