Надсадно тарахтя, старый омнибус медленно полз по городу. Высокий, толстый, желтый, он словно пришелец из прошлого, из тех времен, когда вещи делали на века, а не до следующего поворота капризной моды. Двери со скрипом открывались на остановках, пассажиры с трудом преодолевали высокие ступени. Внутри их встречали потертые сиденья и потрескавшиеся поручни.
По осеннему времени в салоне скопилась грязь, мокрый воздух не успевал толком проветриваться. Ливень колотил по запотевшим окнам, кое-где вода просачивалась сквозь прогнившие уплотнители, скапливаясь у ног попутчиков холодными лужами. Внутри витали запахи толпы — сырость, пот, курево и перегар смешивались в душераздирающем амбре.
Пожилой водитель, по виду гораздо младше самого омнибуса, неторопливо крутил баранку. Фары едва-едва освещали несколько метров проезжей части, мотор урчал громко, с надрывом, словно собираясь издохнуть в самое ближайшее время. Шофер то и дело посматривал в громадное зеркало, где отражался салон. Свет уличных фонарей странным образом искажался, проникая сквозь грязное стекло, большинство лиц, как и силуэтов, оставались в тени. Лишь одна высокая фигура в темном плаще четко выделялась на фоне толпы. И каждый раз, когда свет падал на мрачное лицо пассажира, ладони водителя вздрагивали в невольном приступе страха.
Нергал уже давненько не ездил на общественном транспорте, мужчина успел позабыть все прелести данного времяпровождения. Не то чтобы он поразился до глубины души, вовсе нет. Просто нахлынули неприятные воспоминания о голодном детстве, нищете, изнуряющей работе на круглосуточных фабриках.
Рихтер стоял выпрямившись, рука намертво ухватилась за поручень у потолка. Он сознательно старался не приближаться к другим пассажирам, не прикасаться к сиденьям. Это была не брезгливость, скорее определенное равнодушие, неприятие. Все окружение казалось безынтересным, пресным, серым.
Люди и сами обходили статную фигуру стороной, чувствуя ее определенную чужеродность. Нергал стоял среди толпы, но он и там умудрялся сохранить одиночество, отрешенность.
Холодные глаза убийцы уставились в окно, на протекающие мимо зарисовки Берлина. Город разросся, стал выше и шире, но внутреннее наполнение, увы, истончилось. Душа могучего мегаполиса увядала, вместе с теми исполинами, на плечах которых он воздвигался.