— Со временем, — не стал спорить Глеб. — Только сначала хорошенько займитесь спортом, а то с вами неинтересно.
Он слегка толкнул собеседника в украшенное свастикой плечо носком ботинка, и тот с шумом завалился в клумбу, ломая цветы.
Где-то наверху стукнула, открывшись, форточка, и пронзительный, сверлящий мозг, как сирена воздушной тревоги, женский голос сварливо прокричал:
— А ну, пошли отсюда, хулиганье! Я милицию вызвала!
— Лучше поздно, чем никогда, — пробормотал Глеб, отметив про себя, что о милиции сердитая дома вспомнила лишь тогда, когда пострадала любовно возделанная ею и, несомненно, денно и нощно бдительно охраняемая от любых посягательств клумба. — Слышала, что люди говорят? — обратился он к девушке в хиджабе, которая все так же стояла у стены, озираясь с видом загнанного животного. — Пошли отсюда, живо!
И, крепко взяв за руку, потащил ее туда, где оставил свою машину.
* * *
Войдя в квартиру, Фархад Назмутдинов с такой силой захлопнул за собой дверь, что в окнах мелко задребезжали стекла, а за обоями с негромким шорохом посыпалась штукатурка. Жившая этажом ниже зловредная бабка Екатерина Гавриловна немедленно забарабанила своей клюкой по радиатору парового отопления. На взгляд Макшарипа Сагдиева, Фархад и Гавриловна друг друга стоили: один обожал, чуть что, с нечеловеческой силой хлопать дверьми, а другая, похоже, только того и ждала, просиживая сутки напролет около батареи с палкой наготове, чтобы, как только подвернется повод, всласть побарабанить по звонкому, поющему на весь дом чугуну.
Макшарип относился ко всем этим раздражающим шумам с философским спокойствием. Он от природы обладал весьма уравновешенным характером, а курительные смеси, которыми его исправно снабжала оставшаяся дома многочисленная родня, помогали смотреть на происходящее вокруг как бы сквозь легкую жемчужную дымку, которая милосердно скрывала неприятные глазу детали и сглаживала острые углы.
— Не нашел? — спросил он, сворачивая очередную самокрутку.
— Он еще спрашивает! — прокричал из прихожей Фархад. Скрипя отстающими от лаг половицами, он вошел в кухню, распахнул холодильник и, вынув оттуда недопитую бутылку водки, жадно глотнул прямо из горлышка. — Он сидит тут, курит траву и задает вопросы! — продолжал он перехваченным голосом, утирая губы тыльной стороной ладони. — Этот ишак, этот обкуренный баран, этот…
— Значит, не нашел, — констатировал Макшарип и принялся любовно заклеивать кончиком языка свою самокрутку.
— Завтра ты сам пойдешь ее искать, — сказал Фархад и, сделав еще один глоток, поставил водку на место.