– Поймали на телефонной станции в Грау, – объяснил Хуперт.
Лицо Дитриха осталось бесстрастным.
– Что он там делал?
– Видимо, звонил кому-то. По записке. Этот говнюк её съел. Я хотел отобрать, а он цапанул меня за палец.
Гуго бешено замотал головой. От него разлетались брызги пота, как от взмыленной лошади. Кожа плотней обтянула щёки, а карие глаза с мольбой уставились на меня.
– Ошибка номером! Я сказал, а они говорят: ошибся номером! Понимаете?
– Жаль, – сказал я.
А что тут ещё сказать?
Потрескивающее внимание возросло до предела. Зрачки Дитриха сфокусировались в алмазные свёрла и пробуравили мой лоб.
– Что за номер?
– Девушка. Хотел предупредить, когда приеду. Телефон в гостинице не работал, вот я и попросил выручить. Личный вопрос.
– Личный вопрос?
– Точно.
Занемевшее тело свело от судорог. В ангаре было холодно, как в морозильнике, и только футболисты в трансе могли этого не замечать. Чья-то ладонь погладила меня по спине. Я напряг предплечья, и провод ещё сильнее вонзился в кожу, буквально прорезая её. Гуго издавал резкие, хриплые звуки. Он весь трясся и был на грани истерики.
– Я ошибся. Ошибся!
– Да, – сказал Дитрих очень просто.
Он говорил с Гуго, но обращался ко мне. Светлые, без ресниц, глаза смотрели рассеянно, как будто бы в даль, где мы могли найти уединение и обсудить то, для чего не хватало слов.
– Не надо, – произнёс я.
Или не произнёс?
По его сжатым губам скользнула улыбка. Кривоплечий уродец, собравший чаяния тех, кому не светило подняться на вершину горы и похитить солнце. А может, он думал про молот Тора?
«Помни», – сказал Полли. Я помнил, как страшно бывает утром, когда небо ещё черно и медленно синеет на горизонте, истыканном точками бледных звёзд. В этот час даже вещи не имеют названий. Стена, у которой производились расстрелы, выглядела как ростомер. На ней даже имелись отметки. И звёздочки – пятиконечная и шестиугольная, как шутка и как иллюстрация правила, что истинный шутце не должен быть ниже метра восьмидесяти.
Я не дорос всего-то на один сантиметр.
***
Его прикрутили к самому высокому турнику. Навалили топливные брикеты и развели костёр. К концу этой омерзительной процедуры Афрани лежала в глубоком обмороке. Ничего удивительного. Даже я, в общем-то привыкший ко всякому зверству, в какой-то момент пошатнулся от дурноты и смрада, насквозь пропитавшего влажный, туманно-кисельный воздух. И не только я: многие в рядах хвалились харчишками.
– Свиньи!
Трассе задумчиво посмотрел на меня и щёлкнул пальцами.
Мы опять переместились в ангар.
– С ума сойти! – сказал Фриш. – До чего же неприятно всё-таки получилось. Коллер, почему вы меня не послушали? Такой был послушный мальчик.