Он не был даже приспособленцем, который стал бы делать из хитрости – он был просто дураком, но дураком инициативным, смелым, политически-правильным, своим, мозолистым и простым. Казалось бы, для такого как он, должны были в институте поставить около двери скребок, чтобы навод с сапогов отскрёбывать, прежде чем войти в хату. И он жил с советским строем, с политиками, с Хрущёвым…
Всё, что могли делать генетики – это заниматься совершенно далёкими от села вещами – как сказал сам Сталин, когда решил утопить товарища Вавилова, «вы так и будете заниматься цветочками»… И понятно – никого не интересовала генетика. Никому не нужно было знать про то, как всё это работает – политиков интересовало две вещи – лояльность и результат. Причём последний – минуя все промежуточные стадии, чтобы сразу…
Лысенко был просто идеальным Полиграфом Полиграфовичем – простодушный, сущеглупый, безмозглый, как раз такой, какой был нужен советской власти. Потому что в большинстве своём, она состояла именно из таких людей. Из идиотов, экспрессивных, горлопанистых, агрессивных, желающих одним махом семерых побивахом, и разом счастья всем, чтобы никто не ушёл обиженным. А всех несогласных – в тюрьму, всех кто против – десять лет расстрела без права переписки.
Отрезвление и похмелье от этого политического угара, было более чем болезненным. Оно было мучительным, как похмелье после длительного, упорного и тяжёлого запоя, такое, от которого и умереть можно.
Причины отрезвления долго искать не надо – внезапно свалившийся как снег на голову человек, который сразу расписал, и показал к чему это всё ведёт. И хотя случай с гражданином Лысенко и наукой генетики был очень незначительным, он стал очень болезненным ударом, ударом ниже пояса, для руководства страны – знаменитый учёный, который положил начало признанной, доказанной и используемой во всём мире, науки, сидит в тюрьме по ложному обвинению во вредительстве, а лженаучный горлопан обласкан вниманием и любовью. Его нельзя трогать, ему в рот заглядывают, а он продолжает, словно религиозный фанатик, уверовавший в свою теорию, агрессивно доказывать её правдивость и бороться со всеми остальными. И хуже всего, болезненнее всего, для Сталина стал именно случай с Вавиловым и Лысенко. То, что две группы учёных друг друга не переваривают – это было понятно. То, что они как кошки с собаками – тоже, но в свете всей судьбы Лысенко, роман Булгакова приобретал вполне соцреалистическую природу.
На какое-то время вождю народов, а так же его приближённому наркому показалось, что кругом одни только враги – потому что куда ни посмотри – везде с трибун уверенно увещевают. Стучат кулаками, показывая свою искренность и веру в светлое будущее, хуже того – клеймят и позорят, песочат и судят. Причём – все и везде. И всех.