И нет слов, потому что эти ее слезы лишают нахер тормозов и рвут в клочья все мои принципы. А ведь я только-только убедил себя, что поступил правильно.
Теперь же смотрю в ее синие глаза и понимаю, что хуйня все это. Без нее вообще нихера не имеет смысла. Только одно: почему она здесь, почему не уехала? Ведь ещё пару часов назад умоляла об этом. И ненавидела за то, что не отпустил. А сейчас шепчет, что испугалась за меня. Так боялась, что это я на ринге. А ведь я никогда…никогда больше не участвовал в боях без правил с той самой ночи. Эту клятву, данную Бабочке в больничной палате после операции, вполуха слушая Брэдбери и мечтая посмотреть, какое на ней белье, я не нарушал.
И я говорю ей об этом, но появляется мой брат и все резко меняется.
Я не успеваю понять, что происходит.
Взгляд Евы вдруг стекленеет, позвоночник под моими ладонями превращается в тугую пружину. Она смотрит куда-то за плечо. И вздрагивает всем телом, словно попала в эпицентр землетрясения.
Удар сердца, короткий шаг назад и ее пустота во взгляде затапливается чернильной паникой.
Ева озирается по сторонам, словно ищет выход и не находит, вмиг превращаясь в маленькую девочку, потерявшую родителей в толпе. Она боится. Черт бы побрал все на свете. Боится так, что сама себя загоняет в угол.
— Ева, что с тобой? Ты боишься?
Но вместо ответа бросает взгляд мне за спину, где замер, всунув руки в карманы брюк, мой старший брат. Я не знаю, что между ними произошло и почему Ева его боится, но я точно знаю, что именно он — причина ее приступа. И мне насрать, что он моя плоть и кровь.
— Убью, — хриплю, позволяя черной ярости заменить кровь.
Но Ева не отпускает, зовёт тихо и, когда я оборачиваюсь, просто падает как подкошенная.
Я успеваю ее поймать у самого пола.
Ее лицо — восковая маска, перекошенная, словно неудачно вылепленная, потекшая.
Ее глаза — сгусток отчаяния и черной, беспросветной боли. А тело — сплошная судорога.
И это, блядь, страшнее взрывов и треска автомата над головой. Страшнее рваной раны в боку и холода близкой смерти. И все немеет внутри. Остаётся только мозг и давно выверенные движения. Механика, что не раз вытаскивала меня из ворот ада.
Бережно укладываю ее на пол.
Она выгибается дугой так сильно, что мне кажется, ещё немного и сломается пополам нахрен. Моя маленькая хрупкая бабочка. И руки дрожат, боясь причинить ей еще большую боль.
Но сейчас не до моих страхов.
Поворачиваю голову Евы на бок, укладывая под висок стянутый с плеч пиджак. Прижимаю ее к полу всем телом, из кармана достаю заготовленный после ее первого приступа шприц с лекарством. Одним точным ударом в бедро ввожу лекарство, выбрасываю нахер шприц и набираю номер.