— Что ж, вынужден признаться, что ваша стрела уже попала в цель, — вздохнул граф и вдруг потянул ее к двери в сад. — Выйдемте, Настасья Павловна.
Оболенской совершенно не хотелось идти с этим мужчиной в сад, рискуя остаться с ним наедине, но зато это избавляло ее от необходимости утыкаться ему в манишку, порождая меж ними вопиюще неприличную близость.
Спустившись в сад, Настасья выдохнула с облегчением, но длилось оно недолго. Едва стоило им с графом оказаться в затененном уголке, как Ковалевский крепко притиснул ее к себе, да так, что у Настасьи Павловны сызнова сбилось дыхание.
— А вы ведь вдова, Настасья Павловна? — спросил граф, облизывая уголок губ.
— И что с того, сударь? — ответила Оболенская, снова подпуская в голос холод и стараясь вырваться из цепких объятий.
— А то, моя дорогая, что я хочу вас с того момента, как увидел на сцене «Ночной розы». И вижу, что и вы ко мне неравнодушны… — пробормотав последние слова едва разборчиво, граф завел руки Оболенской за спину, крепко сцепив своими пальцами ее запястья, и жадно приник устами к нежной шее. Настасья Павловна дернулась, пытаясь высвободиться, но вместо этого оказалась прижата к мужскому телу еще крепче.
— Отпустите меня! — прошипела она, пытаясь уклониться от горячих губ графа.
— Полноте, Настасья Павловна! — ответил он, вскидывая голову. — Чего вы хотите? Набить себе цену?
— Я хочу уважения к себе, сударь! — отчеканила Настасья Павловна, ухитрившись наступить графу на ногу, да так удачно, что тот, поморщившись от боли, выпустил ее из своих объятий. Воспользовавшись этим, Оболенская быстрым шагом направилась к дому, надеясь, что теперь-то наглец от нее отстанет. Но довольно скоро обнаружила, что он идет позади.
— Подождите, Настасья Павловна! — окликнул ее граф, но она не остановилась. Быстро взбежав по ступенькам на веранду, Оболенская кинулась в зал, чтобы оттуда прошмыгнуть в свои покои. На сегодня с нее довольно. А утром она объяснит дядюшке, что у нее разболелась голова и извинится за свое исчезновение.
Но планам ее не суждено было сбыться. Прямо на пороге веранды Настасья Павловна столкнулась с неожиданным препятствием в виде крепкой груди Петра Ивановича Шульца.
* * *
Стоило признаться самому себе, что мысли об Оболенской были подобны лавине, и как ни старался избавиться от них Шульц, у него ровным счетом ничего не получалось. Тепло соблазнительных уст, что чувствовали его губы тогда, на сцене, сладость дыхания, весь образ Настасьи Павловны то и дело вставал в воображении Петра Ивановича. Меж тем, вставать должно было совершенно иное — а именно необходимость составить логический, холодный и выверенный план по поимке преступника.