А в итоге возненавидел. Когда через него прошло несколько женщин, насиловавших не столько его тело, сколько психику, он решил сбежать. Но мать его поймала и с тех пор держала в чулане, прикованного к трубам, словно узника, и бросала ему пищу, как дикой собаке, приговаривая при этом, что он неблагодарный ублюдок. И продолжала приводить к нему женщин...
А потом женщинами дело не ограничилось. Когда ему было четырнадцать, она решила продать его мужчине. Ради этого даже вывела из подвала, предоставив клиенту ту же постель, на которой разводила ноги сама. Он подозревал, что она получила весьма кругленькую сумму за то, чтобы этот любитель мальчиков совершил над ним насилие. Именно тогда он и сломался окончательно. Именно тогда в нем погибло все живое.
Он понял, что с ним намереваются делать, когда мужчина – человек уже в возрасте и весьма солидного вида – расстегнул штаны. Он помнил, как испуганно прижимался к стене, когда тот направился к нему. Помнил, как мужчина ласково говорил, что ему понравится… И ещё помнил боль – такую дикую, будто все тело разрывали на куски.
Вот тогда он и ощутил, как внутри пробуждается сокрушительная ярость. Глаза застлало кровавой пеленой и он толком ничего не сознавал, когда брал с полки чугунный кувшин и, резко обернувшись, шарахнул им мужчину по голове. В нем тогда был лишь один инстинкт: защититься и прекратить эту пытку. И лишь когда насильник упал на пол, как подкошенный и Паоло увидел кровь, вытекающую из его головы, сумел осознать, что натворил. Охваченный ужасом, он выбежал в кухню, где обнаружил мать, валявшуюся без сознания на полу с бутылкой. Мысль, пришедшая ему тогда в голову, была чудовищной, но он никогда не испытывал сожаления о том, что сделал. А именно – вложил в ее свободную руку кувшин и, прихватив со стола деньги, полученные ею от этого мужчины, выбежал из дома, чтобы больше никогда туда не возвращаться.
Негромкий стук в дверь рассеял чудовищные картины, проплывавшие перед глазами Паоло, как живые. Он снова ощущал себя тем напуганным четырнадцатилетним мальчишкой, и руки у него мелко подрагивали, когда он открывал дверь, чтобы впустить Марину в свою спальню.
Она остановилась посередине комнаты и выжидающе на него посмотрела, а он мучительно боролся с собой, неуверенный в том, что следует делать то, что задумал. А потом просто подошёл к ней ближе и уловил ее аромат – тот, что так дурманил его всегда и это странным образом успокоило расшатанные нервы. Сейчас он был беззащитен перед ней, как тот мальчишка, которого продавала родная мать. Сейчас он нуждался в Марине, как ни в ком и никогда.