Две недели спустя он стоял возле ее дома – адрес остался у него благодаря сохранённой анкете, которую заполнила Марина при приеме на так называемую работу. Неспособный усидеть на месте ни минуты, он приехал к ней раним утром, когда небо только ещё начало светлеть, меняя ночные одежды на рассветные одеяния. Замерев молчаливой тенью на детской площадке напротив подъезда, он выжидал, когда стрелки часов приблизятся к отметке, которая будет выглядеть более-менее прилично для визита. И гадал – что именно рассказала Марина матери обо всем, что случилось с ней в «Парадизо».
Он знал, что эта женщина приходила в его особняк в поисках дочери. Тогда он не испытывал к ней ни малейшего сочувствия – не знавший сам материнского тепла, он был просто неспособен понять чужих чувств. Теперь же стоял, как влюбленный подросток под окном объекта воздыхания и с тревогой думал – как исправиться в глазах матери Марины, если та поймет вдруг, кто он такой. И с ужасом понимал, что нет слов, способных его оправдать. Да никакие слова и не помогут, если женщина, ради которой он изменил все – не захочет его принять. Не протянет ему хрупкой руки, в которой было столько живительной, столь необходимой ему силы. И в этом случае будет уже плевать, что станут думать о нем все остальные. Сейчас он был мертв лишь документально, отказ же Марины убьет в нем все то живое, что он сама и пробудила. И думать об этом было настолько жутко, что он задавил в себе все эти мысли. Она слишком нужна ему. И ему должно было повезти – хотя бы раз в жизни.
Он повторял себе это по кругу, когда дверь подъезда неожиданно распахнулась и из нее вышла Марина. Сердце нервно дернулось и он с силой, до побеления костяшек пальцев, сжал металлический каркас качелей, у которых стоял. Желание броситься ей навстречу боролось внутри с настороженностью, порождённой вопросом о том, куда она направляется в такую рань. В конце концов он просто пошел за ней следом, стараясь держаться на расстоянии и был немало удивлен, когда понял, что Марина направляется к близлежащему рынку – в это время ещё не начавшему свою работу.
Внутри что-то мучительно защемило, когда он увидел, как она подходит к одной из палаток и начинает разбирать подвезённый грузчиком товар. То, что видели его глаза, было совершенно очевидным свидетельством того, что Марина вынуждена работать здесь, но примириться с этим душой он был не в состоянии.
Среди этой грязи, навечно, казалось, въевшейся в разбитый асфальт, под рваным выцветшим навесом она выглядела абсолютно чужеродно. Неуместно. Неправильно. Когда Марина повязала на себя старый фартук и засучила рукава, он так ясно, так живо вспомнил, какие одежды заставлял ее не так давно надевать. И именно для такого она и была создана – для нежнейшего атласа и тончайшего кружева, обрамлявших ее неброскую, но притягательную красоту. Не для того, что окружало ее теперь. И он больше не мог и дальше наблюдать за тем, как она, достойная гораздо лучшей участи, смиренно, как-то даже механически, сгибается над коробками с продуктами, чтобы разложить их на прилавке.