И запах.
На расстоянии я его не ощущала, принюхалась уже, наверное. Подойдя ближе, почуяла очень отчётливо: гарь, палёная помойка, сухая отравленная пыль, — так пахнет подожжённая свалка. А ещё рука не поднималась протянуть к этому отвратительному одеянию пальцы. Казалось, если дотронусь, то рука сама собой отсохнет и отвалится, покатится под ноги сморщенной культей в пятнах застарелых ожогов; недоброй памятью вспоминалась рука несчастной тёти Аллы, свисающая с носилок…
К чёрту! Я — технарь. Я не верю в бесовщину! Не знаю, во что играет Похоронов с компанией, и знать не хочу.
Я решительно ухватила блокнот за кончик, он легко подался из кармана наружу. Счастье, в кармашке был карандаш.
Мне бы задуматься, откуда у меня такая тяга к рисованию, до икоты, до наркотических ломок. Где там! Я получила свою прелессссссть. Остальное меня уже не волновало нисколько.
Сквозь карандаш словно бы прошёл ток высокого напряжения: я рисовала. Как в детстве, до того, как в мою жизнь вошли математика-профиль, информатика и физика, взахлёб, запоём, не оглядываясь и не замечая ничего. Помнила всего лишь главную установку: «рисовать только хорошее». И рисовала.
Берег чёрной реки, и светлую лодку у короткого причала. В лодке — мужчина, но не Похоронов, другой. Смутно знакомый, но вспомнить имя, угадать лицо невозможно. Что ж, пусть остаётся таким. Маленькую девочку в сарафанчике и гольфиках, с живыми, не зашитыми грубой нитью, глазами, с пухлыми губками, ямочками на щёчках, с белыми, в горошек, лентами на конских хвостах вьющихся длинных волос. Роскошные кудри сбивал за спину ветер.
«Ветер нарисовать нельзя, но зато можно нарисовать его след», — вспомнились уроки нашей учительницы в художественной школе, доброй наставницы Анастасии Олеговны. Она умела объяснить самое сложное простыми словами и наглядными движениями, причём так, что становилось понятно даже самым тугодумным.
Великое дело, когда учитель личным примером, своими собственными руками, показывает своим ученикам, что надо делать и как. Анастасия Олеговна одинаково хорошо владела и графикой и акварелью, показывала, как работать с темперой, заодно рассказывая об истории живописи, о том, как и чем пользовались художники в средние века, в античные… Даже жалко стало, что не могу вернуться обратно, таким ярким, таким чётким и полным оказалось воспоминание.
Я отложила рисунок с девочкой и лодкой. Бросила взгляд в окно, на бесконечный туман, и подумала…
В вагоне есть, интересно, вообще хоть кто-нибудь, кроме меня, Похоронова и гарпии-проводницы? Я же билет купила — последний оставшийся! И то меня система продажи билетов пугала, что если не потороплюсь, то упущу своё счастье. В СВ-мягком вагоне 6 купе, не может быть, чтобы не было никого. Тем более, часть пути уже пройдена, может, кто-то подсаживался на промежуточных станциях. Голоса, припомнила я, вполне себе были слышны сквозь мигренозный сон. Подсаживались, точно. И где они все?