Но когда мужчина выбрался из кладовой, стряхнул с волос паутину, вытер руки о брюки и счел их достаточно чистыми, чтобы открыть, за дверью она увидела двух урядников… Или даже городовых в темно форме с лампасами и сдвинутыми на затылок фуражками.
— Матвей Васильевич Зотов? — уточнил тот, что был повыше.
— Да. Чем могу быть полезен?
Матвей говорил спокойно, и только она заметила, как напряглась его спина, как сжались пальцы придерживающие дверь.
— Капитан Симонов, это сержант Кириллов, — он взмахнул перед Матвеем какой-то бумажкой. Наверняка рекомендательным письмом, а может, даже верительной грамотой. — Проедемте в отделение, к вам появились вопросы.
— Какие вопросы? Послушайте, я сейчас занят, скажите куда приехать и завтра я…
— Сегодня, Матвей Васильевич, — добавил второй. — Вы нужны следователю сегодня.
— Но…
— Послушайте, — весомо, и я бы даже сказала жестко, произнес тот, что повыше, — открылись новые обстоятельства, ваш зам пришел в себя, нам дан приказ доставить вас в отделение. Если потребуется, даже в наручниках. Давай не будем усложнять жизнь ни себе ни нам.
Матвей выдохнул.
— Я только, — он оглядел одежду, к штанам кое-где пристали комья земли, — переоденусь, ладно?
— Если ты в бега намылился… — начал тот, что пониже, но был перебит товарищем.
— Переодевайтесь, Матвей Васильевич, мы подождем.
Мужчина шагнул вглубь дома, собираясь к неудовольствию служивых закрыть дверь… И правильно! Нечего им смотреть, какой переодевается!
Но я не дала ему этого сделать, придержала створку рукой, одновременно становясь видимой, а потом выглянула на улицу, посмотрела на городовых и…
— Дозвольте люди добрые, служивые, государевым перстом отмеченные, котомку собрать в острог богопрезренный. Краюху хлеба, папирос, да тулупчик овчинный присовокупить? — выпалила я и поклонилась в пояс.
Меня нянька так учила, что к служивым нужно со всем почтением. Правда папенька урядника частенько с лестницы спускал, но со всем уважением и даже почти не бранился срамными словами. Наверное поэтому, тот вроде не обижался, хотя и грозился, что допрыгается папенька, как исть, допрыгается.
— Чего? — не понял тот, что пониже, а высокий крякнул и почесал в затылке, сдвигая фуражку обратно на лоб.
— Дозвольте люди добрые проститься с кормильцем, в последний раз припасть челом к рукам его трудолюбивым, в последний раз взглянуть в очи его горящие…
А вот это уже из романа, что я в тайне от нянюшки прочитала. Правда, там еще и про сахарные уста было…
— Я передумал, не пойду переодеваться, — быстро сказал Матвей, оттесняя меня в сторону.