— Так-то лучше, — пробормотал он, поставил рядом со шкатулкой горящую свечу и зажег еще три. Воск стал капать на стол, и Матвей, подумав, поставил свечи в бокалы. — Почти как свидание.
Настя обхватила колени руками и опустила голову, скрывая румянец, словно она до сих пор была жива, а к ее коже могла приливать кровь от смущения. Поскорей бы пошел дождь, тогда не придется отвечать на его вопросы, — подумала девушка, и сама себе удивилась. Впервые за прошедшее столетие она сама призывала непогоду, так напоминавшую ей о… Нет. лучше она будет думать о свечах и о сильных руках, что их зажигали.
Чем ее мог смутить самый обычный мужчина, зажигающий свечи? Что он вообще нашел в них романтичного? Она тысячу раз видела, как это делают лакеи, тот же Митька или Прохор Федотыч, и никогда не ощущала такой приятной неловкости. Неловкости, от которой хочется сбежать без оглядки. Неловкости, которую хочется ощутить снова и снова. Странный день. Странный вечер.
— А какая вторая? — спросила Настя.
— Что вторая? — он постучал пальцами по крышке шкатулки. Господи, почему она не сожгла эти глупые письма? Почему хранила?
— Вторая ваша просьба. Первую я выполнила.
— Я прошу вас, — Матвей все-таки сел обратно в кресло, — называть меня по имени. Ты — Настя, я — Матвей.
— Серьезная просьба. — Она опустила руки и качнулась в кресле. — Просьба, которой себя мало кто обременяет.
— Это «да» или «нет»? — Он улыбнулся. И от этой улыбки у нее все внутри потеплело.
— Такое позволительно только между близкими людьми.
— Мы живем в одном доме, пусть и с разницей в сто лет, куда уж ближе, — попенял он, и Настя не выдержала и рассмеялась.
— Я выполню вашу… твою просьбу, если ты выполнишь мою.
— Чем могу быть полезен, барышня, — сказал и шутовски склонил голову.
— Сожги эти письма. — Она посмотрела на шкатулку.
— Они причиняют тебе боль? — он вопросительно поднял бровь, пламя свечей изменяло его лицо до неузнаваемости.
А ведь он не спросил, может ли призрак испытывать боль, он спросил, причиняют ли боль письма.
— Да.
— Тогда… — Матвей привстал, взял свечу и, открыв шкатулку, швырнул ее внутрь. Старая бумага затрещала, сворачиваясь, и те памятные слова «навеки ваша Настя» рассыпались белым пеплом. Она смотрела на огонь, как завороженная
Через несколько секунд, когда пламя лизнуло крышку, он взял со стола бутылку воды, не торопясь свинтил крышку и плеснул внутрь. Раздалось шипение.
— Так лучше? — спросил он.
— Намного.
— Отлично. Еще бы выяснить, что там со светом, но электрик из меня аховый. — Он развел руками.
— И вы не будете настаивать? — спросила Настя и исправилась: — Ты не будешь спрашивать о письмах?