— Интересную же ты выбрал формулировку, — проворчала я, не желая признавать его правоту.
— Формулировку выбрал бес. И я обязательно объясню ему, что разговаривать с моей женщиной следует другим тоном.
От банальной «моей женщины» на душе вдруг стало так тепло, что я даже немного смутилась. И совсем перестала злиться.
— Прости, — прошептала, чувствуя себя на редкость глупо.
— О, милая, одним прости тут не обойтись, — хитро улыбаясь, Сатана заглянул мне в глаза.
— Да?
— О, да!.. — протянул он, дергая за шнуровку моей блузки.
Я ничего не имела против примирения таким образом.
Когда Сатана, наконец, удостоверился в моем раскаянии, за окном стемнело.
Я звездочкой раскинулась на шелковых простынях, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Конечности казались ватными.
Сатана лежал где-то рядом. Но у меня не было сил, чтобы повернуться к нему. Приятная усталость не давала ни действовать, ни думать. Одурманенная ощущениями, я прикрыла глаза и наслаждалась воспоминаниями о недавней близости. Сильные, но нежные руки, вытворявшие что-то невероятное с моим телом. Мягкие губы, познавшие каждый сантиметр моей кожи. Прикосновения, ощущения, ласка и грубость в равных долях. И очередная кульминация на грани потери сознания.
Кто бы мог подумать, что с ним все будет так…
— Я хочу, чтобы ты носила мою печать.
Заявление прозвучало, как гром среди ясного неба. Сладкий дурман как ветром сдуло. А я так резко села, что закружилась голова.
— Что?!
— Я хочу, чтобы твою кожу украшала моя печать, — терпеливо повторил Сатана, наблюдая за мной слегка потемневшими глазами.
В ту пору, когда отец надеялся подстелить меня под какого-нибудь Верховного (есть некая ирония в том, что я успешно воплотила его мечту после его смерти), печать казалась мне мифом. О, мой папаша любил о ней говорить. Разглагольствовать на тему того, что татуировка — это величайший дар высших чертей нам, сирым и убогим.
Он часто повторял, что печать — это метка принадлежности в узкий круг приближенных к Верховному. Это гарантия защиты. Знак отличия.
И чем больше я слушала, тем меньше хотела иметь клеймо на себе. Но сейчас все изменилось…
— Инга? — голос Сатаны звучал напряженно.
Я тут же вынырнула из воспоминаний и спросила:
— Зачем?
— Чтобы тебя никто не смел обидеть. И чтобы я всегда мог тебя найти.
Вот как. О поиске отец никогда не говорил. Скорее всего, не знал. Вряд ли Маммон делился с ним тайнами Верховных. Скупость скуп даже на слова.
— Ты считаешь, что мне угрожает опасность.
— Я не услышал вопроса.
— Потому что это был не вопрос. Ты считаешь, что мне что-то или кто-то угрожает. Почему?