— Как не вернулся, вернулся, да куда денешься. Пустошь. Пожарище. Никому это не по душе. Все и разбрелись кто куда. Гиблое место.
— Да, — отозвался печально учитель.
И коротко рассказал ей, кто он и зачем приехал сюда.
А встретили его камень, пустошь. Все снесено. Ничего не осталось.
(Еще одна история наших праотцов. Еще одна. И столь похожая на остальные. Будет ли когда-нибудь конец этим нашим историям из дикой седой старины? Что это за времена, породившие эти жизни? Начиная от богомилов и до последней войны? Жестокие, неизменные. Иссякнут ли когда-нибудь эти наши горькие и страшные истории?)
Женщина опять заговорила:
— В этой истории еще одна история есть. Слушай! В ту ночь, когда начался погром, у Смилянича в подполе отсиживался стрелок, раненый партизан по фамилии Решетович, вроде бы сараевский студент. Красавец писаный. Он уже на поправку пошел. Просиди он там тихо, никто бы его не открыл. Но сердце не выдержало. Сердце мужчины. Не вытерпел он. Залег за ограду и давай их щелкать одного за другим, этот самый малый, красивый, как картинка. Такой красоты свет не видывал! Усташи в панике разбежались кто куда, а те, кто еще остался из наших в живых, тем же часом в горы подались. И я сними. Мне тогда девять было. А тот парень перебил с десяток бандитов, из самых что ни на есть отчаянных головорезов, чернорубашечников, кучу целую, а потом бросился на них с гранатами и последнюю пулю, когда вышли у него все боеприпасы, в себя пустил. С десяток их переколошматил. Расплатился с ними сполна. Скоевец. [3] Красавец писаный. Глаз не отведешь. Да, душа у него была человеческая. Я у него в неоплатном долгу, что жива осталась и сейчас вот с тобой, учитель, разговариваю. Так-то вот! С той поры всякий раз, как здесь бываю, я за того парня молюсь. За героя того!
Женщина ушла, перепрыгивая по камням. Учитель долго глядел ей вслед, а потом и сам побрел обратно с такой тяжестью на душе, как будто бы на него взвалили весь груз страданий человеческих.
Он шел и думал: «О люди, и до каких же пор будем пересказывать и слушать подобные сказания?» И словно бы какой-то голос в нем проговорил: все, больше их не будет! Настала пора других сказаний. Сказаний, которые будут рассказывать другие люди. Они будут чище и лучше нас, и сказания их будут лучше наших.