Если бы не Кэтрин — я бы сошла с ума. Прошедшие почти два года с момента моей поездки в Марокко, я до сих пор вспоминаю с содроганием.
Стоит мне лечь в постель и погрузиться в легкую дремоту, как мой мозг достает из глубин памяти те страшные дни, когда жизнь Рэя висела на волоске.
Я помню звонок с номера мужа, который застал меня распластанной возле стены в доме Кевина, когда я изо всех сил пыталась поверить, что его больше нет. Дрожащий голос Кэтрин в трубке в первую секунду погрузил меня в пучину отчаяния, но лишь для того, чтобы через пару моих глубоких вдохов, вернуть смысл жизни и надежду.
— Линда, это не мой сын! — почти прокричала она мне с другого конца земного шара, вложив в эти слова всю свою материнскую любовь и веру.
— Что!? Кто не ваш сын? — ответила я ей, глотая слезы и икая от державшей меня в напряжении истерики.
— В морге, на опознании — это не мой сын! — ее звонкий, пропитанный болью и радостью одновременно голос, заставлял мои барабанные перепонки дрожать от перегрузки.
— Но, как это возможно? Это какая-то ошибка! — промямлила я, переваривая ее слова.
— Я стою в его палате и говорю с тобой по его телефону! Он жив, Линда! Рэй еще жив!
В ту минуту земля поплыла у меня под ногами, а мое воспаленное сознание отказалось дальше воспринимать информацию и просто отрубилось. Прямо у той злополучной стены.
Как оказалось — медсестра, дежурившая в ту злополучную ночь, перепутала номера палаты, сообщая Сильвии о смерти пациента. Несчастным юношей на том операционном столе в боксе № 78 морга Университетском клиники Раш, оказался больной с раком желудка в терминальной стадии из палаты № 1096. Рэй находился в палате 1069.
Спустя сутки я держалась за бортики его кровати по пути к лифту и молилась, чтобы Джордж (тот самый подлиза-метросексуал) провел самую успешную пересадку печени в своей жизни.
Рэй провел в коме почти два дня. Я, Кэтрин и Кевин, все это время по очереди дежурили у его кровати и молились. Я — как умею, Кэтрин — как ее научили в приходе, а Кевин — читал Коран, сидя в инвалидном кресле после перенесенной резекции печени.
Наутро третьего дня, когда в палату зашел Джордж и тихим голосом сказал, что мозговой активности нет и нам нужно его отпустить, я залезла к Рэю на кровать и обняла его.
Я больше не могла плакать. В моих глазах просто закончились слезы. Я осушила все свои внутренние соленые озера и теперь могла только молчать и гладить его по рукам, лицу, и волосам.
Кэтрин встала с другой стороны кровати и взяла Рэя за руку. Кевин, сидящий в инвалидном кресле, закрыл лицо руками и начал молиться на арабском. Ему, наверное, было тяжелее всех — спустя столько времени увидеть семью, отдать часть своей печени для спасения брата, перенести сложную операцию, и все зря. Рэй уходил, и мы ничего уже не могли сделать.