Так прошла неделя, Арвиаль не разговаривал толком, ограничиваясь односложными вопросами и ответами, на восьмой день состоялся суд над еще одним пойманным пособником баронов фон Лабор. Герцог лично отвез на суд, а когда мы ехали обратно в его особняк, я попросила:
— Могу ли я съездить к графине де Лариаль? Ведь я уже очень давно дома одна. — Ален скользнул по мне равнодушным взглядом и спокойно сказал:
— Нет, сейчас все еще для Вас опасность не миновала, — но я чувствовала, что не дело совсем в этом, Ален будто отдалился от меня, закрылся после той ночи, а сейчас как будто за что-то наказывает. Я взяла его руку и посмотрела на него.
— Я вижу, что тебя что-то печалит, гнетет, поделись со мной, может, я смогу помочь, — он с печальной усмешкой забрал свою руку.
— Изабелль, если Вы действительно желаете вступить с семью Арвиалей, то супруга, как минимум, нужно называть на Вы. — Я просто потеряла дар речи нас только, что замолчала на несколько минут, уже когда мы подъезжали к его особняку, спросила:
— А если я пожелаю остаться Вашим другом, могу называть Вас на ты? — Опять кривоватая усмешка:
— Мужчина не может стать женщине другом. — Я с трудом сглотнула ком, внезапно образовавшийся в горле:
— Вы можете сказать, черт возьми, что происходит? — Он открыл мне дверцу и сказал:
— Ступайте в дом, поговорим в другой раз, — и как только я вылезла из кареты, дверка захлопнулась и экипаж отъехал, а меня вышел встречать Леннон, чтобы проводить в дом.
Мне это совсем-совсем не нравилось, если герцогиня была вежливо-равнодушной, а графиня напыщенно-горделивой, то я терпела, как данность, но почему Ален меня отталкивает? Что он узнал такого, что я стала ему безразлична? На меня нашла апатия, на обед я не спустилась, ужин попросила принести в комнату и немного в нем поковырялась, прежде чем отставить. На другой день немного позавтракала, немного пообедала, но легла спать пораньше, еще до ужина и впервые заперлась на запор, что делала в последующем каждый вечер. Так прошло еще пять дней, я стала тихо плакать: по факту я сижу в тюрьме, комфортной, удобной, но тюрьме, где со мной обращаются, как со зверушкой в зоопарке — чистят, убирают, кормят и все. Ален за прошедшую неделю не поинтересовался мной, почему я не хожу на ужины, толком не выхожу из комнаты, именно это меня все сильнее и сильнее беспокоило и ужасало. Ведь это говорило о полном остывании ко мне, как к женщине.
Ночью я опять плакала, и мне приснилась Лия, которая гладила меня по волосам, пока я захлебывалась слезами даже не в силах пожаловаться на герцога, герцогиню и графиню. Просто гладила по волосам и спине, пока мои всхлипы не прекратились: