В нос ей ударила смесь резких запахов, которые не в состоянии были перебить даже огромные охапки душной сирени. Пот, пудра, одеколонистые парфюмы… Но не пахучесть высшего общества остановила её. Множество пар лениво кружились под мазурку, и пышные юбки в бантах и оборках создавали такое же препятствие, как стая медуз в море.
Алёнка начала протискиваться сквозь танцующих, стараясь никого не толкнуть. Краем глаза она заметила Фелициату, сидящую на стульчике у стены. Окружённая кавалерами, она мило беседовала с дамами среднего возраста.
До выхода оставалась всего пара метров.
Алёнка уже предвкушала ночной свежий воздух, когда её вдруг пребольно схватили за косу.
Она обернулась.
Кого угодно Алёнка ожидала увидеть — барина, Фелициату. Но только не эту незнакомую ей блондинку, с перекошенным от злости лицом. Алёнка дёрнула свою косу обратно, но женщина крепко вцепилась в тёмные волосы и не желала отпускать.
— Воровка! Держите её! Она украла! — голос дамочки легко перекрикивал и оркестр, и светский гомон собравшихся.
— Что происходит? — Фелициата пробиралась сквозь парочки, которые вдруг перестали танцевать, а когда увидела в центре скандала свою служанку, изумлённо подняла бровки, — Алёна, что здесь случилось?
— Эта дефка, украла мОи… тувЕли! — от волнения у Иоганны прорезывался немецкий акцент.
Гости рассматривали сенную девку, усыпанную каменьями или «тувелями» по-немецки, и одна Фелициата уставилась на Алёнкины лапти.
— А причём здесь ваши туфли? — недоумённо спросила барыня.
— ТувЕли! Драг… драгоценности! Из малахитовой шкатулки! — нервно обмахиваясь веером, пояснила жена Полевского приказчика.
— Позвольте! — заспорила юная барыня. — Это мои драгоценности! А малахитовую шкатулку мне муж на свадьбу подарил!
Гости ахнули, не ожидая такого поворота, а Иоганна фыркнула, как бык на корриде.
— Спросите сами у Алексея Фёдоровича, коли не верите, — аргументировала Фелициата. — А вот и он идёт.
Все обернулись на запыхавшегося хозяина дома. Волосы его растрепались, а выражение лица было крайне недовольным. Безусловно, Алёнку следовало приструнить, однако и огласки он теперь опасался. Мало ли, какая блажь придёт этой бабе? Вдруг да опозорит его прилюдно. Конечно, общество не осуждало мужчин за интимные связи с прислугой. Но принято было держать подобные шалости в тайне. А тут при всех… Да ещё и на чествовании молодой жены… Нехорошо может выйти…
— Алексей Фёдорович, скажи ей! — Фелициата капризно выпятила губу.
— Фелициата, душенька, что сказать? — даже любезное обращение к супруге получилось сухим и холодным.