Так не к месту, так несвоевременно!
Этот несносный красивый сильный мужчина снова расталкивал всех на своем пути! Хорошо, что пока не к ней, а к другому столику, но не отрывая при этом от Аны глаз, в которых плескалось солнце, и опалив Фишера совершенно безумным взглядом!
Ана чувствовала, что еще несколько минут, и Бэй не выдержит и пойдет к ней через весь зал, не замечая людей и преград. Как каждый раз при встречах или в ее снах. Но они же были о Наследнике… или в них всегда присутствовал настойчивый, невыносимый Тван? Который собирался испортить ей праздник… Не будет больше ярмарки тщеславия и презентации богатств, что просились к Ане в руки, не лежать ей на столе в блестящей коробке, чтобы быть распиленной на потеху публики…
Но и этого было мало!
Размокшей бумажной мишурой расползалось все, что Ана строила полгода. Ей даже обидно стало. До слез. И страшно от собственных чувств.
Где теперь искать спасение от солнечных глаз?!
Как она могла забыть эту улыбку? Упрямую волну мягких волос, падающую на лоб, легкую складку над бровями, когда Бэй морщился или не находил слов. Эти губы, превращавшие ее прикосновениями в легкокрылую бабочку и в податливую глину — поцелуями. Его руки? Его нежность, проникающую сквозь кожу прямо в сердце и согревающую душу?
Нужно было что-то делать, пока Бэй не встал и не пошел в ее сторону. Ана могла придумать только одно. Бежать!
Из зала, от Бэя, хотя какой он Бэй? Он — Тван! Ее личный Тван. Ведь это было ругательство?
Бежать от самой себя и нахлынувших чувств. Но сначала спрятаться, потому что мужчина-стихия не отпустит просто так и уже наверняка спешит за ней. Потом найти Ларса и потребовать, чтобы он немедленно увез ее отсюда. Пока не поздно. Пока она еще может уйти!
Но Бэй нашел ее первым.
Влетел неостановимой лавиной в женский туалет, смял Ану в своих объятиях, вдыхая ее, как воздух, и рыча от радости и злости.
— Зачем ты преследуешь меня!
Касаясь ртом ресниц, бровей, прикусывая ей губы.
Чокнутый, совершенно чокнутый мужчина!
Разве могла она сопротивляться силе его чувств? Они подхватили ее и забросили ввысь, расправляя крылья.
И, прогоняя словами, Ана вцепилась в Бэя руками. Полезла ему под рубашку, безжалостно выдирая ткань из штанов, чтобы почувствовать голое тело. Говорила об опасности. Какой? Что задушит его, прижимая к себе? И не могла оторваться, перестать трогать, вдыхать, чувствовать. Едва сдержала слезы, когда его жадные губы захватили в плен ее рот и смяли, чтобы тут же опалить легким прикосновением. Вырвавшись из сладкого плена, Ана сама неслась крестовым походом по его лицу — глаза, высокий лоб, скулы, снова губы. Это было слишком хорошо, чтобы остановиться!