И этой ерундой мы занимались вместо того, чтобы действовать!
В соображение мы пришли одновременно.
(Позднее я узнал, что именно в этот момент выходивший из старокошминского Дворца детского творчества Сын Неба попал под потерявший управление самосвал. Нелепая случайность: старенького шофера поразил за рулем инсульт, и разогнавшаяся машина буквально намотала Ареста Горемыковича на колеса. Вместе с ним превратилось в тюрю все содержимое его саквояжа. Включая какое-то высокотехнологичное устройство, останки которого так и не были идентифицированы. Экспертами было решено, что это карманный компьютер-«наладонник» типа «Palm» или «Pocket PC», но я-то знаю правду. Знаю, для каких игрушек предназначался этот клепаный гаджет. Понимаете, Кракен уже тогда держал меня на поводке. Правда, еще на длинном, дающем некоторую свободу действий, но — уже!)
Когда Жерар заорал: «Лезь в стену, Паша!» — я как раз запустил пальцы под резинку трусов.
Со стеной он, конечно, загнул. То есть я бы и рад был — опять же кругом обожаемый кирпич старой кладки, — но не в сегодняшнем состоянии. Мне и филенчатая дверь ванной, к коей я спешно проковылял, показалась «линией Маннергейма», помноженной на «линию Мажино» и усиленной всеми линкорами и броненосцами обеих мировых войн. Уж я кривую помянул и дыхательную гимнастику йогов сделал. И глаза зажмурил. И даже прильнул к двери телом — а идти на приступ все не решался. Поняв, что я так и буду тут торчать до самого края самостоятельной жизни, Жерар страшно зарычал и тяпнул меня за ногу.
Инстинкты сработали. Я дернулся вперед.
И налетел на острия. Ощущение было такое, точно меня враз продырявили сотни пик, рогатин, копий. Тысячи раскаленных гвоздей и тысячи пропитанных ядом шипов. И миллионы заноз-щепок. И миллиарды мельчайших колючек: обрезков проволоки, ногтей, волос, иголочек стекловаты, чего-то вовсе уж неопределимого… Я больше не чувствовал тела, своего тела. Оно целиком состояло из этих колюще-режущих, язвящих самое себя штыков. Оно рассыпалось. Только однажды до сих пор мне довелось испытать нечто подобное—когда в беспутном детстве я, экспериментируя, ломился сквозь другую дверь, железную. Тогда мне повезло…
Как и в этот раз. Теряя рассудок, решительно не понимая, кто совершает транспозицию — ведь моей личности больше не было! — я принялся выдавливать острия наружу. Чем? Как? Из чего, наконец? Не знаю. Это продолжалось вечность. Или миг. А может, вообще не продолжалось — и даже не успело начаться. Но когда последняя микроскопическая щетинка с отвратительным сухим шорохом выпала на прохладный кафель ванной, я обрел себя. Прежнего. — Жерар, — заорал я весело, — лентяй чертов! А ну, зажигай плиту, живо!