— Я так люблю тебя, мам…
— Что ты отцу сказала?
— Что хочу его увидеть и немного пожить с ним, — Маришка пожимает плечами. — Я надеюсь, ты извинишь меня. Я не знаю, как по-другому.
— Все в порядке, Мариш, — шепчу и обнимаю дочь за плечи в последний раз. — Вот, — протягиваю ей карту. — На твои нужны.
Хочу сказать, чтобы она не давала карту отцу, но итак знаю, что она не только не даст ее, она даже не скажет, что она у нее есть. Моя малышка слишком хорошо помнит поведение своего отца и то, как мы вынуждены были жить раньше. Она была маленькой, но иногда мы вместе вспоминали трудные времена, когда у нас было только несколько кусочков хлеба на двоих и тарелка супа.
Видимо, Маришка думает о том же, потому что она вдруг смотрит на карту и на ее глазах проступают слезы.
— Не надо, — мотаю головой. — Сейчас все по-другому. У нас все будет хорошо.
— Я скоро вернусь, — обещает она и уходит.
С Пашей я даже не здороваюсь, хотя Давид обменивается с ним едва заметными кивками. Мне нечего сказать бывшему мужу. Я слишком на него обижена, чтобы разговаривать и даже здороваться. Сейчас я вижу в его глазах триумф победителя, но понимаю, что он ничего не значит. Паша уверен, что выиграл, что я проиграла и дочь уехала, потому что поняла, кем мать является на самом деле. Мне жаль, что он так уверен в этом и не видит дальше собственного носа.
— Идем, — произносит Давид, когда Маришка скрывается за воротами. — Пошли, малыш, она вернется.
Я поднимаю взгляд и вижу в окне второго этажа силуэт Глеба. Он видел, что она ушла и не вышел. Я благодарна ему это, потому что не уверена, что дочка бы выдержала. Наверное, нам с ним все же стоит поговорить, но у меня попросту нет на это сил. Я не знаю, как разговаривать с парнем, в которого влюблена моя дочь и который, как она уверена, разбил ее сердце.
* * *
Спустя две недели я понимаю, что привыкла к присутствию Маришки сильнее, чем думала. С ее отсутствием в доме все изменилось. Мы больше не являемся одной семьей: не завтракаем и не ужинаем вместе, а именно этого мне так сильно не хватает. Глеба я практически не вижу. Он уходит рано утром и возвращается после полуночи. Один раз мы столкнулись в коридоре и единственное, что он мне сказал:
— Спокойной ночи, Мила Олеговна.
Он был пьян. А моя душа разбита в дребезги от осознания, что мы разрушили судьбу собственных детей.
Только через две недели я решиюсь поговорить с Давидом обо всем, что происходит. Он приходит домой поздно, а я встречаю его сытным ужином и расстроенным видом. Знаю, он заметил мое состояние сразу же.