И переживаю. Словно заново переживаю.
И он это видит. И понимает!
Конечно, у меня щеки, наверно, как помидоры красные! И руки дрожат, хоть и стараюсь отвлечься, делом заняться. Но как это можно? Как можно отвлечься? От него? Когда — вот он, рядом сидит, всю нашу маленькую кухоньку собой занял! И тесно мне здесь, душно, и хочется сбежать подальше, пряча лицо от стыда за свое поведение!
А он смотрит! И смотрит! И смотрит! И ощущается это практически так, как и днем, когда… О, черт! Не думать! Не вспоминать!
А бабушка! Бабушка-то почему такая спокойная? Как он, волчара серый, хитрый, смог убедить ее? Понравиться? Или это дар у него такой? Всем женщинам нравиться? Под кожу залезать? В душу?
Это он со мной только грубый был, злой, настойчивый. А с другими-то я этого не замечала. Хотя, там ему, наверно, не приходилось трудиться. Чего трудиться, когда и так все хорошо… И со мной теперь у него все хорошо… Добился, хитрый волк. Или нет. Не волк. Кот. Наглый, настойчивый. Из тех, которым отказываешь, откидываешь от себя, отбрасываешь, по носу бьешь, а потом — один момент отвлечения, забывчивости — и вот он! Уже на коленях! Уже устроился так, словно всегда здесь был! Словно я — его собственность! Без вариантов!
Вот и теперь: сидит себе на кухне, маленькой, бедной, самой обычной, каких, наверно, и не видел никогда в жизни своей сытой, не заходил никогда в такие квартиры… А вот поди ж ты! Сидит себе, режет овощи, словно всегда здесь был! Словно каждый день приходил, с бабушкой моей разговаривал, смеялся, шутил. И на меня смотрел. Черно и горячо. Жадно и жестко. С обещанием. Того, что будет непременно. И от этого взгляда мне еще жарче, еще тяжелее в теле, и ноги подгибаются, и мозги плавятся, и голову дурит воспоминаниями острыми, душу прошивающими… Как обнимал меня, как трогал. Там. Неприлично, неправильно. Но так сладко, так хорошо… Как тело мое глупое отвечало, дрожало, с ума сходило… Как на части разлеталось. И сейчас еще, кажется, не собралось воедино!
Как целовал он меня потом, в губы, глубоко, настойчиво. Пользуясь моей растерянностью, помешательством моим. Не временным, нет! Судя по состоянию теперешнему — постоянным. На нем помешательством.
Я не запомнила, как мы гуляли потом. Не запомнила, что говорил, как обнимал, как смешил. Только ощущения остались от этого дня. Горячие и стыдные, обжигающие и легкие, с привкусом перца, пряных нот мартини и новогодней мишуры. Дикая мешанина.
И теперь нам бы поговорить все же. Наверно, надо. Хоть он и сказал еще в машине, ошеломил признанием. Но после этого… Хотя, теперь я на его поведение в машине по-другому смотрела. Понимала, почему отпустил.