Аслан весело смеясь, попрощался с бабушкой, потоптался в прихожей.
— Я тебя на улице подожду, в машине, — крикнул и вышел.
А я отправилась в комнату.
Бабушка смотрела "Песню года". Повернулась ко мне, вздохнула.
— Иди сюда, Катенька.
Я подошла, села рядом с креслом, на пол, положила голову ей на колени, как всегда делала, с детства. Защемило в груди, стянуло. Такая родная, такая близкая. Сколько раз я так сидела, обнимая ее? В детстве, когда падала и ударялась, когда оценки получала плохие, когда на соревнованиях проигрывала… Точно так же я сидела, прижимаясь к ее коленям и воя от ужаса и боли, когда мама умерла. А она гладила и утешала. И тогда тоже. И теперь. Гладит. Успокаивает. Утешает.
— Он хороший мальчик, Катенька, я вижу. Молоденький, конечно. Но не старика же тебе. А он хороший, цельный, серьезный.
— Ба…
— Я вот маме твоей не смогла в свое время сказать… Но она, бунтарка, и не слушала меня, не сидела никогда так, как ты, котеночком не сворачивалась, ласки не искала…
Она редко говорила о маме. И теперь общая наша боль потери опять уколола, заставила слезы на глазах выступить.
— Ну что ты… Тебе не плакать надо сейчас… Он хороший мальчик. Иди. Он ждет. Мама бы твоя одобрила. И я одобряю.
— Ба…
Она подняла меня за подбородок, вытерла слезы.
— Иди.
Я поднялась, как во сне, прошла к прихожей, оделась. Выглянула в комнату. Бабушка сидела перед телевизором, спиной ко входу, смотрела "Песню года" и улыбалась.
Аслан ждал меня возле машины, подхватил с разбегу на руки, как когда-то, совсем недавно, а, кажется, в другой жизни, в подъезде, когда я, наплевав на все, навстречу к нему бежала, и поцеловал.
И затискал, задышал жарко в шею, сжимая крепко, не желая отпускать:
— Моя, моя, моя… Сука, думал, не дождусь… Поехали скорей, поехали…
Усадил меня в машину, и с юзом, по-мальчишески вырулил со двора. А я только рассмеялась счастливо, чувствуя, что впереди только светлое что-то, счастливое. И что это непременно будет. Поймала взгляд Аслана на своих коленках, и сердце зашлось в предвкушении. Того, что будет. Непременно будет.
19
— Я не пущу!
Я отвернулась от кипящего Аслана, чувствуя, как сама закипаю. Рабовладелец, блин! Не пустит он! Да я его, можно сказать, из вежливости спрашиваю!
— Не думай даже! Знаю я, чем вы там занимаетесь!
О, а вот это уже интересно! И чем же это таким мы там занимаемся?
— И чем же, по-твоему, мы таким занимаемся? А? На даче? Три женщины?
— Да какие три женщины? — взъярился Аслан, раздувая ноздри породистого носа. Орел, блин. Не орел, козел! Упертый! — Как только ты туда едешь, сразу же там и историк нарисовывается!