Снежинки на его трицепсах (Грей) - страница 22

Как верный пес, а точнее су…

— Садись поближе, — говорит Данила, и я невольно усмехаюсь, понимая, насколько точно предвидела желание богатого Буратино.

— Мне удобнее у окна, если вы не против, — произношу тихо, но не сажусь, ожидая одобрения.

Он внезапно смеется.

— Милая, я же не деспот какой-то. Это просто дружеский обед, за кого ты меня принимаешь?

Я скованно пожимаю плечами и сажусь на стул, он тут же приближается, кладет руки на мои плечи, чуть сжимает их и спрашивает: — Не будешь скучать, если я отойду на минутку’? Мне нужно позвонить.

— Нет.

— Жаль, — произносит он в самое мое ухо. — Я надеялся на другой ответ.

У меня по спине бегут мурашки, но не от наслаждения, как в ту ночь, когда мы познакомились, а от страха. Мне хочется ни то заплакать, ни то закричать на него, чтобы отошел подальше, чтобы не трогал меня, не подходил… Но я молча мну взятую в руки салфетку и жду, пока Данила наконец уйдет, чтобы дать мне хоть бы минутную передышку.

Увы, он вернулся даже быстрее, чем подошел официантки.

— Что будете заказывать‘? — услышала я слева, листая меню.

— Мне как обычно, — ответил Данила, появляясь справа, — а девушке… Чего бы ты хотела, рыбка моя?

Боже, как мне претила эта фамильярность и уверенность, с которой он называл меня своей… Но я все еще помнила, ради чего пришла, и все еще ждала предложения, которое могло бы помочь решить проблему.

— Салат от шефа, пожалуйста, — ответила тихо, закрывая меню. — И сок. — Бросив быстрый взгляд на Ворошипова, уточнила заказ: — А лучше воду. Негазированную.

В бутылке.

Чтобы никакой водки.

Данила уловил тонкий намек на известные ему обстоятельства и снисходительно улыбнулся:

— Закажи что-то еще. Не стесняйся.

Для полноты картины не хватало посветить передо мной кошельком, полным денег, мол, оторвись один раз в жизни, Алиса, пока угощают.

— Благодарю, мне только салат, — сказала твердо, чувствуя, что, скорее всего, приехала зря. Не может этот человек предложить мне что-то дельное. Такие, как он, не способны на жалость и сочувствие…

Ворошилов проводил взглядом официантку, сел рядом и снова схватил мою руку.

Миг, и его губы целуют проступившую венку на запястье.

Я дергаюсь, больше не скрывая неприязни.

— Чего ты боишься? — спрашивает он, глядя, как сжимаю руки в замок. — Неужели я такой страшный, Алиса‘?

— Вы хотели поговорить про океанариум, — напоминаю я, зябко передергивая плечами.

— Нет, это ты хотела. А я пошел навстречу. Потому что ты мне симпатична, рыбка.

Глубоко… глубоко… симпатична.

Он смотрит на мою грудь, и я чувствую себя голой, хотя на мне теплый свитер.