– Здание начинает рушиться, – сказал им граф, – дерево более не держит, оно сгнило; все кончено.
Граф был прав; но доктора, хотя хорошо сознавали истину, не хотели ему признаваться, что он умирает. Граф своим обычным грубым тоном, который он опять принял в эту минуту, сказал, что слова их не могут обмануть его.
– Вы всю жизнь обманываете людей, – вскричал он, – вы утверждаете вашим больным, что они здоровы, даже когда знаете, что раньше, чем кончится день, они заснут! Быть может, такой образ действия хорош для известных больных, – для женщин и детей, но не для меня.
Голос графа стал очень слаб, ему дали лекарства, вытерли лоб.
– Я старый моряк, господа, – продолжал он, – и большую часть моей жизни проводил ночи на своей койке, хорошо зная, что между мною и вечностью только кусок дерева. Думаете ли вы, что я мог не научиться прямо смотреть смерти в лицо и, что испугаюсь, зная о ее приближении; если бы я уже не покончил счеты с Богом, мне бы теперь осталось для этого немного времени. Я был вспыльчив и раздражителен, и давал часто волю своему языку, но Великий Командир знает, что бедный моряк обретает эту привычку на море.
Он заглядывает в душу и слишком милосерден, чтобы наказывать за одно или два слова не столь благозвучных. Помпей!
Старый негр приблизился к постели с выражением самой глубокой преданности и непритворного горя.
– Помпей, скажи им, что я был добрым хозяином, хотя ты часто убегал при одном звуке моего голоса. Какой хозяин был я для тебя?
Бедный Помпей! Горе душило его, в то время, как преклонив колено, он покрывал поцелуями и слезами руку своего господина.
– Никогда, лучший господин! Никогда, лучший господин! Помпей хочет умереть с ним.
– Запомните, что я вам говорил, господа. Я знаю, что мое путешествие кончено. Разве вы думаете, что Он оттолкнет от себя бедного, обессиленного моряка, который с опущенной головой является к ногам его, чтобы открыть ему свои грехи? Нет, Он проведет корабль через опасные мели и будет стоять на берегу, чтобы встретить меня радушно, как он уже не раз делал с грешниками, моими товарищами. Не бойтесь никогда сказать утомленному моряку, что он близок к смерти. Проживу ли я этот день?
– О, без сомнения больше! – Сказали все доктора.
– Очень хорошо! Пусть один из вас пошлет телеграмму моей дочери. Что касается моей жены, я полагаю, она не может встать.
Доктор леди Окбурн был одним из консультантов и объявил, что это немыслимо.
– Нельзя говорить графине об опасности, – прибавил он, – необходимо скрывать от нее еще день или два, или я не отвечаю за последствия. Пусть это скрывают и от леди Люси, ибо она может сказать обо всем графине.