Воронцов сжал губы.
— А других вариантов, что ли, нет?
Оля от души хлопнула дверцу микроволновки. Лазанья с тихим гудением стала вращаться по кругу.
— А хочешь сказать, будет иначе?
Он надвинулся на нее.
— А зачем заниматься сексом там? Чтобы кто-нибудь услышал, как ты стонешь? Или увидел тебя голой? Нет, Оля. Только я буду смотреть на тебя и слушать твои стоны тоже буду только я.
— Эгоист, да?
Он вжал ее в подоконник.
— Еще какой.
Воронцов одним махом разорвал на ней трусики.
— Эй! — взвизгнула Оля.
Он поймал ее, усадил на подоконник и встал между разведенных ног.
— И поверь, я буду трахать тебя все свободное от работы время. Так что передышка в виде восьми рабочих часов придется очень кстати. И знаешь, что?
— Что? — прошептала она, заворожено глядя на него.
— Думаю, что ты сама станешь соблазнять меня и склонять ко всякому такому. Потому что тебе понравилось.
— Неправда.
Он провел сверху вниз от пупка до пульсирующей точки между ног.
— И поэтому ты уже вся горишь… Признайся, ведь уже представляешь, как мы сделаем это снова. На том столе в кабинете. Или в той самой вип-ложе? Знаешь, там очень высокое ограждение. И пока ты будешь следить за работой, а внизу будет забитый под завязку танцпол, я могу такое вытворять с твоим телом…
Воронцов вдруг отнял руку.
— Лазанья готова, — сообщил он.
Оля тоже почти… Еще бы чуть-чуть. Что же она так заводится от этих возмутительных сцен? Насколько она испорченная, это надо же.
Воронцов ждал ее ответ. Тело ныло, колени слегка подрагивали. Рука сама потянулась ниже, но Воронцов мигом перехватил ее запястье.
— Не смей! Попроси меня. Просто скажи, что хочешь кончить. Здесь и сейчас. Перестань сдерживаться. Дай себе волю.
Грудь тяжело вздымалась, сердце колотилось. Той ночью она позволила ему делать с ней, что он желал, и ей это понравилось. И ей хотелось повторить, в этом он прав. Вот только… Язык не поворачивался говорить об этом.
— Знаешь, — прошептала Оля. — Я ненавижу лук в салатах, но мне никогда не хватало смелости попросить в ресторанах подавать мне салаты без лука. А еще… Мама всегда говорила, что я должна поговорить с отцом прямо и что сам он никогда не догадается передать клуб мне, если я не скажу ему об этом. Наверное она была права. А я… Я так и не успела. Может быть, он вообще был недоволен моей работой? Как знать, он почти не говорил со мной. Сторонился. Как будто тоже не мог говорить или даже не хотел, чтобы нас видели вместе…
Он притянул ее к себе, и по щекам хлынули внезапные слезы.
— Прости, — прошептал Воронцов. — Я не хотел давить.