— Значит, всё-таки не успел… — в голосе Агаты слышались слёзы, но она сдерживала их и не давала им пролиться.
— Ты не должна винить себя. Потому что Митя тебя ни в чём не винил. Ему не нужна была жалость. Он просто любил тебя и ничего не требовал взамен. Мне кажется, когда по-настоящему любишь, вообще никаких требований быть не может. Ты просто счастлив тем, что можешь иногда видеть любимую или любимого, говорить с ней…
— Да, это так. Я знаю это, — тихо откликнулась Агата.
— Конечно, — согласился Никита и замер, когда она всё так же негромко, но как-то иначе, так, что сердце у него замерло, добавила:
— Я не про мужа.
Пару минут в машине было тихо, только шины шуршали по асфальту. Никита почему-то не слышал даже шум других автомобилей. Наконец Агата глубоко вздохнула, словно решаясь на что-то, и вдруг сказала:
— Я про тебя.
Если бы Никита водил чуть хуже, он наверняка не справился бы с управлением. А так только крепче сжал руль и ответил:
— Я тоже знаю. И я тоже не про бывшую жену. Про тебя.
И словно рухнула старая крепостная стена, старательно возводимая день за днём, месяц за месяцем, год за годом, но оказавшаяся не такой уж крепкой. А в образовавшиеся провалы хлынуло всё то, что столько лет сдерживалось, скрывалось, старательно умалчивалось и загонялось глубоко-глубоко.
Оба заговорили одновременно, смеясь, перебивая друг друга и даже плача. Вернее, Никита, конечно, не плакал. Но постоянно сглатывал набегающие и такие непривычные слёзы, которые, как ему раньше казалось, навсегда остались где-то в детстве. А Агата плакала. Сначала Никите было страшно и невыносимо больно от этих её слёз, будто они жгли его тело и — что гораздо больнее — душу. Но Агата каким-то невероятным образом всё поняла и шепнула:
— Ты не бойся. Это я от счастья. Оказывается, это такое счастье — говорить о том, что любишь, тому, кого любишь.
— Да, счастье, — согласился Никита, высматривая, где бы остановить машину. Но они, как назло, ехали в плотном потоке по Кольцевой дороге. И тогда он сделал единственное, что мог — протянул руку и вытер Агате слёзы. Она не дёрнулась, не отшатнулась, а обеими руками сильно прижала его ладонь к своей мокрой пылающей щеке и закрыла глаза. И было в этом столько нежности, любви, ласки и страсти, что Никита едва не застонал. Он тоже, пользуясь тем, что машины перед ними замерли, закрыл на миг глаза и почему-то вспомнил о голубянке. Ему тут же захотелось поделиться этим с Агатой.
— Я сейчас словно опять увидел… — начал он.
— Голубянку! — закончила Агата и, заметив его изумлённый взгляд, широко распахнула глаза.