— Юридические документы пихают тебе без предупреждения? Звучит до боли знакомо, — многозначительно сказала Клео. — Невесело, когда ботинок на другой ноге, не так ли? (прим. the shoe’s on the other foot — поговорка означает: обстоятельства изменились).
— Так что это какая-то извращённая месть? Наказание за то, что у меня хватило наглости обращаться с тобой, как с любой другой женщиной в моей жизни? Потому что ты особенная, да? Не такая как другие…
Клео подняла руку, чтобы остановить его, и это сработало, Данте замолчал.
— Позволь мне остановить тебя прямо сейчас. Я больше не могу это слушать. Хватит выставлять себя какой-то жертвой. Я предоставила тебе идеальное решение проблемы, которую, как я знала, ты не хотел.
Она отступила и воинственно сложила руки на груди. Требуя взглядом, чтобы он опроверг её слова.
— Нет, ты поставила меня перед фактом. И с чего бы мне спорить? Я мог бы продолжать жить так, будто ничего и не произошло. Но я не могу. Этот ребёнок существует, и я не могу это игнорировать.
Его слова были до жути похожи на мысли, которые побудили Клео оставить ребёнка, и она запаниковала. Её желудок сначала ухнул вниз, затем резко поднялся к горлу, и она изо всех сил старалась, чтобы ее не стошнило на дорогие туфли Данте.
— Ты не получишь его, — прошептала она. — Он мой.
— И мой тоже.
— Нет, ты подписал документы. Он не твой, и никогда не будет твоим. — Она инстинктивно накрыла живот рукой.
Глаза Данте потемнели.
— Я не хочу отнимать его у тебя, я просто… Я хочу быть там. Я хочу увидеть его. Хочу узнать его, и чтобы он узнал меня.
— Что изменилось? Как это могло произойти за одну ночь?! — У Клео начиналась истерика.
Кэл обнял её плечи, защищая.
— Может тебе лучше уйти, приятель, — предупредил он Данте.
— Это не имеет к вам никакого отношения, мистер Фэрис. Это между мной и Клео.
— Я хочу знать, что изменилось! — завизжала она, требуя ответа, не обращая внимание на прохожих, которые останавливались, чтобы взглянуть на разворачивающуюся сцену.
«Если Данте Дамасо хочет выяснять это публично, то он, чёрт возьми, получит сцену!»
— Я! — огрызнулся он,— Я изменился. Не могу перестать думать о ребёнке. В моей голове это темноволосая, зеленоглазая маленькая принцесса в розовой пачке и белых колготках, и с понедельника она то появляется, то исчезает в моих мыслях.
Клео замерла, чтобы посмотреть на Данте. Действительно, посмотреть.
«Его галстук перекручен, — рассеяно заметила она, — одна белая манжета торчит чуть длиннее другой, пуговица на рубашке не застёгнута, а волосы всклокочены, будто он всё утро их ерошил. И к тому же, похоже, он порезался утром, пока брился».