Чувствую себя марионеткой. Говорит поесть — ем. Зовет кататься на коньках — шнурую ботинки. Гасит свет — поворачиваюсь на бок и засыпаю. Я, наверное, сломалась в какой-то момент. Иначе, почему позволяю Демиду решать все за меня?
А ещё я все чаще в неосознанном жесте прикладываю ладонь к животу. Чем бы ни занималась… Что бы я ни делала. Демид тоже это замечает. И смотрит на меня с такой надеждой, господи… Я просто не знаю, как его ненавидеть, когда он так смотрит. Я даже не знаю, почему до сих пор упрямлюсь. Ведь уже, наверное, и дураку понятно, что он победил. Сейчас, когда у меня появилось столько свободного времени, чтобы все хорошенько обдумать, я размышляю об этом постоянно. Анализирую… И понимаю, что даже если бы вовремя прошла освидетельствование и получила реальную возможность уничтожить Балашова, я бы… в конце концов, отказалась от этой мысли. Просто потому, что шумиха, которая бы непременно за тем последовала, наверняка бы меня уничтожила.
Спросите, зачем я вообще пошла в полицию? Не знаю. Может, мне хотелось, чтобы он понервничал. Испугался… Чтобы это не повторилось… с кем-то. Все равно, с кем. А может, я так наказывала себя… Унижением наказывала. За то, что позволила случиться тому, что случилось.
В моей голове столько мыслей, что мне все чаще хочется от них отдохнуть. Подхожу к окну, отодвигаю шторку и залипаю на открывшейся взгляду картинке. Неожиданная декабрьская оттепель изрядно потрудилась над пушистым снежным покрывалом, истончив его и выткав уже свой серебристо-серый узор, который наряду с сизой дымкой, идущей от земли, и будто затянутым фольгой небом создает совсем уж безрадостную картину. Ярким пятном на ней — красный свитер Демида. Он колет дрова. Так вот откуда доносятся эти странные звуки…
От нечего делать одеваюсь, шнурую коньки и, тихонько захлопнув за собой дверь, бреду к озеру. Лед кажется мне прочным. Я делаю один уверенный шаг, другой… И качусь, подставляя разгоряченное лицо сырому, пробирающему до костей ветру.
— Марьяна! — слышу резкий окрик. — Немедленно съезжай! Лед слишком тонкий.
Оборачиваюсь и прибавляю ходу. Не знаю, что на меня нашло! Может быть, надоело ему подчиняться.
— Ты слышишь, что я говорю?! — ревет Демид, замирая у берега.
— А то что?! Что ты сделаешь? Запретишь мне гулять? Привяжешь к кровати? — смеюсь, не слишком удачно подпрыгиваю, демонстрируя какое-то нелепое па, и застываю… потому что лед под коньками начинает трещать. Нет-нет, это совсем не тот звук, с которым ледокол ломает торосы, он едва слышен, но и этого хватает, чтобы вмиг остудить мой пыл. Я в панике оглядываюсь. Гладкое зеркало под ногами идет белыми трещинами. У берега Демид, матерясь, на чем свет стоит, опускается на его ломающуюся поверхность и по-пластунски начинает ко мне ползти.