— Песня песней, — сказал Коста, — но в газету я напишу обязательно.
Он полез в карман, вытащил блокнот и карандаш.
Один за другим подсаживались к нему люди, и скоро белые листки блокнота оказались испещренными именами и фамилиями, перечислениями «грехов», за которые люди были обречены на этот ад. Среди сосланных на остров Чечень, по существу, преступников не было, узниками были честные, свободолюбивые горцы.
— Каторга! — горестно воскликнул Коста.
— Нет, Коста, — покачал головой длинный худой мужчина, больше похожий на>; скелет, чем на живого человека, — На каторге люди хоть воздухом дышат, воду пьют. У нас и этого нет, нам не позволяют рыбу ловить, на тюленью охоту не пускают. Никто еще не дожил на острове до конца ссылки. У всех у нас одна дорожка — в песок! Напиши об этом, Коста.
Истошный женский крик прервал разговор. Коста насторожился. Синеоков и Мурат выбежали во двор.
— Жечь! Жечь нечистую силу! — выкрикивал грубый хриплый бабий голос.
— Жечь волчью стаю!.,
— Смерть антихристам, бандюгам!
— Остановись, женщины! Остановись, сатана вас возьми! — перекрыл эти голоса густой бас Синеокова.
Еще плохо понимая, что происходит, Коста поднял на руки Бориса и направился к двери. Прямо на него надвигалась разъяренная толпа женщин с баграми, лопатами, ножами. Синеоков метался по двору, выхватывая у баб горящие пучки сухого камыша и затаптывая их в песок. Мурат пытался отобрать у них багры и лопаты, но женщины с воплями рвались к казарме. Тот, кто более всего напоминал скелет, с неожиданной силой схватил за руки грузную немолодую женщину и вырвал у нее кухонный нож, которым та воинственно размахивала. Но баба продолжала орать:
— Жгите, бабы, жгите антихристов!
А справа уже пылала казарма. Сверкая лампасами, с руганью бежали чубатые казаки.
— Братцы! — закричал Синеоков. — Соседи гибнут! — Он знал, что в загоревшемся бараке много тяжелобольных. — На помощь!
Синеоков кинулся к бараку. Несколько человек последовало за ним.
Женщины на миг утихли, и, воспользовавшись этим, Коста, все еще держа на руках Бориса, шагнул в гущу озверевшей толпы и сказал негромко, но твердо:
— Кого жечь? Таких вот жечь? — он взглядом указал на бледное, безжизненное лицо Бориса.
— А кто ночью пароход сграбил? У детишек наших последний кусок хлеба отнял?! Антихристы, грабители! — заголосила женщина.
— А ну, замолчи! — неожиданно грубо прикрикнул на нее Коста. — Ты кто — человек или зверь? Если человек, выслушай — я скажу, кто ограбил твоих детей.
Он бережно опустил на песок безвольное тело Бориса, а женщина, еще красная от натужного крика, вдруг потупилась, замолчала и, бросив на Бориса мимолетный взгляд, жалостливо запричитала: