«И. С. Тургенев.
Порог. Сон.
Я вижу громадное здание.
В передней стене узкая дверь раскрыта настежь; за дверью — угрюмая мгла. Перед высоким порогом стоит девушка… Русская девушка».
Коста вдруг отчетливо представил себе девушку, что сунула ему эту листовку, — Лелю, кудрявую, коротковолосую, быструю.
«Морозом дышит та непроглядная мгла; и вместе с леденящей струей выносится из глубины здания медлительный глухой голос.
«О ты, что желаешь переступить этот порог, — знаешь ли ты, что тебя ожидает?»
— Знаю, — отвечает девушка.
«Холод, голод, ненависть, насмешка, презрение, обида, тюрьма, болезнь и самая смерть?»
— Знаю.
«Отчуждение полное, одиночество?»
— Знаю. Я готова. Я перенесу все страдания, все удары.
«Не только от врагов, но и от родных, от друзей?»
— Да… и от них.
«Хорошо. Ты готова на жертву?»
— Да.
«На безымянную жертву? Ты погибнешь — и никто… никто не будет даже знать, чью память почтить!»
Коста отер со лба холодный пот. Ему казалось, что кто-то невидимый задает вопросы и что это он, Коста, стоит перед раскрытой в неизвестность дверью, и это ему принадлежат слова:
— Мне не нужно ни благодарности, ни сожаления. Мне не нужно имени…
«Знаешь ли ты… что ты можешь разувериться в том, чему веришь теперь, можешь понять, что обманулась и даром погубила свою молодую жизнь?»
— Знаю и это. И все-таки хочу войти…
Коста не заметил, как вслух произнес эти слова. Вздрогнув от звука собственного голоса, он повторил:
— Знаю и это. И все-таки хочу войти…
Осень в том году была ранней. Ледяной ветер метался по городу. В кабинете президента Академии художеств топили жарко, дров не жалели.
Шло заседание совета. Под огромными полотнами итальянских мастеров, в тяжелых кожаных креслах разместились профессора — все подтянуты, торжественны, в парадных мундирах. И только Павел Петрович Чистяков как обычно явился в скромном штатском костюме. Впрочем, он не был членом совета и потому мог позволить себе эту вольность.
Огромный дубовый стол под зеленым сукном был завален личными делами воспитанников академии.
— Итак, господа, — торжественно провозгласил конференц-секретарь Исаев, ревностный блюститель жандармского режима в академии, — итак, за последние два года мы выполнили повеление его императорского двора…
— Ближе к сути дела, господин конференц-секретарь! — раздался спокойный голос Чистякова, который, сидя в углу, перелистывал какой-то журнал.
Исаев метнул на него негодующий взгляд и продолжал:
— Я всегда считал своей обязанностью поддерживать мнение моего начальника и исполнять буквально его приказания, хотя бы то и другое было противно моим убеждениям. Что бы я ни думал… я буду всегда поддерживать официальное направление. Итак, господа, мы избавили академию от неблагонадежных — это первое. Затем мы закрыли двери для молодежи сомнительного происхождения и для тех, кто не окончил гимназии. Это — второе. И, наконец, третье: в стенах академии не осталось ни одного женатого воспитанника, женатых и впредь мы не станем принимать.