Чендзе плакала, не хотела отпускать сироту, но Коста уговаривал старуху, уверял, что там Замират выучится грамоте, станет ученой и счастливой, а здесь, в Наре, — что ждет ее?
— Я буду к ней заходить, — обещал Коста Чендзе и сдержал свое обещание. Девочка привязалась к нему. В свободное от занятий время приходила, чем могла, помогала по хозяйству. А он занимался с ней, давал книги.
— Что ж ты стоишь, Замират? — снова спросил Коста. — Проходи.
— Гости к тебе, возле дома твоего встретила.
— Гости? Давай их сюда побыстрее, мне пора уходить…
Замират исчезла и тут же вернулась в сопровождении Бориса и Хадизат.
От неожиданности Коста только руками развел.
— Какими судьбами, родные мои!
— Хотели вчера приехать, дождь помешал, в Гизели заночевали, — быстро говорил Борис, обнимая Коста. — В Наре слух прошел: у нашего земляка выставка открывается. Вот нарское общество и послало нас: меня — от мужчин, Хадизат — от девушек. И еще подарки тебе…
Целый год не видел Коста Бориса и Хадизат. Он глядел на них с радостью и любовью, а Хадизат между тем извлекла из хурджина[9] новенькую черкеску из козьего пуха и, встряхнув ее, гордо протянула Коста.
— Возьми, — сказала она. — Только вот помялась немного.
Он даже охнул от изумления.
— От кого ж такой подарок?
— От Нара. Там тебя любят, — ласково ответила Хадизат и снова полезла в хурджин. Новый бешмет, пуховый башлык, каракулевая шапка — все это она постепенно вынимала из хурджина и складывала на кровати.
— Одевайся, Коста, одевайся! — торопил Борис.
— А я-то думал-гадал, в чем бы на выставку пойти, — словно самому себе растроганно проговорил Коста и тут же стал облачаться в столь неожиданные обновки.
— Я же предупреждал вас, дорогой коллега, что нашей достопочтенной публике подобные выставки ни к чему, — быстро говорил Бабич, снимая с себя поношенное пальто и озираясь по сторонам.
Полупустое помещение Коммерческого клуба с грязными от пыли и табачного дыма стенами и потолками более походило на захолустный кабак.
Коста ничего не ответил и лишь мрачно взглянул на Бабича.
Волосы у Бабича были растрепаны, пестрый галстук повязан небрежно, бесцветные глаза бегали, как у испуганной овцы.
С трудом сдерживал Коста раздражение, которое иной раз вызывал в нем этот человек. Талантливый неудачник, он превратился в ремесленника и сейчас, чувствуя недоброжелательство высших кругов владикавказского общества к выставке Хетагурова, был явно напуган.
— Но разве не мы с вами должны научить публику любить искусство? — холодно спросил Коста. — Просвещение народа — это наше дело.