* Kipling. Kim. P. 246. Киплинг Р. Ким. С. 49—50.
** Ibid. P. 248. Там же. С. 51.
Одна поразительная черта Кима в этом плодовитом и удивительно радушном мире — это его замечательный дар маскировки. Вначале мы видим его сидящим на старинной пушке на площади в Лахоре — она стоит там и по сей день — индийский мальчик среди других индийских мальчиков. Киплинг тщательно помечает религию и происхождение каждого мальчика (мусульманин, индуист, ирландец), но столь же тщательно показывает нам, что ни одна из этих характеристик, пусть они и могли бы быть помехой другим мальчикам, не является препятствием для Кима. Он может переходить от одного диалекта, одного набора ценностей и верований к другому. На протяжении всей книги Ким усваивает диалекты многочисленных индийских сообществ; он говорит на урду, по-английски (Киплинг вполне изящно и по-доброму иронизирует над его высокопарным англо-индийским, явно отличающимся от высокопарного многословия Бабу), на евразийском, на хинди и бенгали. Когда Махбуб говорит на пушту, Ким отвечает ему на том же языке, когда лама говорит на китайском тибетском, Ким понимает и его. Как аранжировщик всей этой Вавилонской башни языков, этого подлинного Ноева ковчега санси, кашмирцев, акали, сикхов, Киплинг управляет также хамелеоноподобным движением-танцем Кима, великого актера, который проходит через множество ситуаций и чувствует себя везде как рыба в воде.
Как это непохоже на тусклый мир европейской буржуазии, чья среда, как это отмечают все значительные романисты, неизменно говорит о разложении современной жизни, угасании всех надежд на страсть, успех и экзотическое приключение. Творчество Киплинга предлагает некий антитезис: его мир, поскольку он помещает его в Индии, находящейся под властью Британии, не утаивает ничего от европейца-экспатрианта. «Ким» показывает нам, как белый сахиб может наслаждаться жизнью посреди этой пышной сложности, и, по моему мнению, отсутствие сопротивления европейской интервенции в романе (что символизирует способность Кима сравнительно свободно передвигаться по Индии) говорит об империалистических взглядах автора. Ведь то, что не удается сделать в собственной западной среде, — где великая мечта об удачном приключении означает попытку подняться над собственной заурядностью, коррупцией и деградацией мира, — то можно попытаться осуществить за рубежом. Разве нельзя делать в Индии что угодно? Быть кем угодно? Безнаказанно идти куда глаза глядят?
Рассмотрим схему странствований Кима в той мере, в какой они влияют на структуру романа. Большинство его скитаний происходит в Пенджабе вдоль оси Лахор—Амбала. Амбала — это британский гарнизонный город на границе Соединенных Провинций. Великий Колесный Путь, построенный в конце XVI века великим мусульманским правителем Шер-ханом, идет из Пешавара до Калькутты, хотя лама и не заходит никогда на юг и на восток далее Бенареса. Ким совершает вылазки в Симлу, Лакхнау, а затем в долину Кулу; с Махбубом он заходит на юг до самого Бомбея и на запад — до Карачи. Но в целом впечатление от этих вылазок — все это беспечное слоняние без дела. Порой прогулки Кима прерываются требованиями учебного расписания в школе св. Ксаверия, но единственные серьезные намерения, единственный эквивалент темпорального давления на персонажей это: (1) довольно неопределенные поиски ламой Реки, и (2) погоня за иностранными агентами, пытающимися посеять смуту на северо-западной границе и их изгнание в итоге. Здесь нет махинаций ростовщиков, нет деревенских воров, нет злобных сплетников или неприглядных и бессердечных парвеню, каких полно в романах большинства европейских современников Киплинга.