Но ни одна из них не была настолько влиятельна, чтобы привести к изменению нашего способа восприятия канонических произведений европейской культуры XIX и XX веков. Ведущие критически настроенные практики попросту игнорируют империализм. Например, перечитывая недавно замечательную небольшую работу Лайонела Триллинга о Э. М. Форстере, я был поражен тем, что в этом во всех других отношениях внимательном прочтении «Говардз-Энд» он ни словом не упоминает об империализме. А ведь это, на мой взгляд, не так-то просто не заметить, а уж тем более — игнорировать. Как бы то ни было, Генри Уилкокс и его семья занимаются разведением каучуковых плантаций в колониях: «Они обладали колониальным духом и всегда направлялись туда, где белый человек может нести свою ношу, не привлекая внимания».** И Форстер часто сопоставляет и связывает этот факт с изменениями, происходящими в Англии, — изменениями, которые оказывают воздействие на Леонарда и Джекки Бает, на Шлегелей и на сам Говардз-Энд. Или вот есть еще более удивительный случай: в ра-
* Raskin Jonah. The Mythology of Imperialism. New York: Random House, 1971; Lewis Gordon K. Slavery, Imperialism, and Freedom: Studies in English Radical Thought. New York: Monthly Review, 1978; Kiernan V. G. The Lords of Human Kind: Black Man, Yellow Man, and White Man in an Age of Empire. 1969; rprt. New York: Columbia University Press, 1986; Его же: Marxism and Imperialism. New York: St Martin’s Press, 1974. Вот еще одна сравнительно недавняя работа: Cheyfitz Eric. The Poetics of Imperialism: Translation and Colonization from The Tempest to Tarzan. New York: Oxford University Press, 1991.
** Forster E. M. Howards End. New York: Knopf, 1921. P. 204.
боте Реймонда Уильямса «Культура и общество» вовсе не затрагивается имперский опыт. (Когда Уильямсу в ходе интервью задали вопрос по поводу столь значительного умолчания, поскольку империализм «не есть нечто вторичное или внешнее — он полностью соответствует всей природе английского политического и социального порядка ... [это] факт, который бросается в глаза»,* — он ответил, что его опыт в Уэльсе, на основе которого он мог бы судить об имперском опыте, был в период работы над «Культурой и обществом» еще слишком неопределенен.**) Те немногие привлекательные страницы в работе «Деревня и город» («Country and the City»), которые касаются соотношения культуры и империализма, занимают по отношению к основной идее книги периферийное место.
Почему случаются такие ошибки? И что делать с центральным положением имперского взгляда, замеченного и поддержанного культурой, которая его породила, затем слегка видоизменила и затем сама трансформировалась под его влиянием? Естественно, если у вас есть собственный колониальный фон, имперская тема будет иметь для вас решающее значение. Она будет вас привлекать, коль скоро вам довелось посвятить себя критике европейской литературы. Индийский или африканский исследователь английской литературы будет читать, скажем, «Кима» или «Сердце тьмы» иначе, с критической настойчивостью, не столь характерной для его американского или английского коллеги. Но каким образом мы может сформулировать соотношение между культурой и империализмом помимо личного опыта? Появление деятелей культуры — выходцев