Вот же сволочь! Теперь он кусал не очень больно, но все равно будет саднить несколько дней… И чуть дернусь, давал понять, что может и сильнее.
— Гад! Вы просто… просто гад! — я хотела выругаться сильнее, но побоялась. Попробуй тут выругайся, когда крепкие зубы готовы вонзиться в вас так, что искры из глаз полетят.
Выпростав из плена одну руку, я уперла ее в батарею за головой Донского — чтобы не лежать на этом мудаке всем телом, будто я льну к нему. Не знаю правда, долго ли я смогу выдерживать этот жар всей пятерней… и другой жар — нацеленный мне прямо между ног.
Напоминая о том, что я должна сделать, он куснул сильнее.
Я вскрикнула.
— Вы меня… без груди оставите!
Он что-то промычал и странным образом это отозвалось у меня в промежности — настойчивым, горячим и крайне позорным зудом. Потому что я не должна даже грамма удовольствия получать в таком унизительном положении.
Предательство собственного тела разозлило меня вдруг ТАК, как не смогли бы и десяток деканов со своими зубами и тыкающимися в меня членами.
Хочет, чтобы я тупо отдрочила ему?
Отлично. Сделаю. От меня не убудет.
Но больше он не получит от меня НИЧЕГО и НИКОГДА. Пусть хоть исстрадается. Иссохнет пусть весь, представляя, как имеет меня на своем столе и прочих предметах мебели — не посмотрю даже в его сторону! Он достаточно выдал себя, чтобы я догадывалась, как долго он хотел меня, и ему явно будет недостаточно одной моей руки.
Переполненная злой решимостью, я дотянулась до его ширинки, расстегнула молнию… и сжала сквозь ткань боксеров то, что само напоминало батарею. Точнее, водопроводную трубу с горячей водой.
Матвей Александрович тут же отпустил меня — причем, похоже, что неосознанно, в угаре высочайшего, сметающего все на своем пути удовольствия.
— Хорошо… Максимова… Лера… о да, вот так… — глаза его закатились, бедра выстрелили вверх, толкая член мне в руку…
И вот тут-то бы и сбежать…
Но что-то остановило меня — я бы хотела сказать совесть. Но если уж быть с собой честной… нет. Не совесть.
Мне вдруг захотелось проверить, как будет выглядеть красивое, мужественное лицо нашего декана еще через пару секунд, когда я дотронусь до него уже кожа к коже… И потом, когда пробегусь несколько раз по его эрекции пальцами, сожму пару раз, двину вверх-вниз и он взорвется — с хриплым, протяжным стоном изольется мне в руку и себе на живот, содрогаясь в оргазме, ругаясь и зовя меня по имени.
О, это лицо и его голос в оргазме станут моим оружием.
Я буду вызывать их у себя в памяти всякий раз, когда господин декан будет стоять за кафедрой — весь такой импозантный и галлантно-насмешливый. Недосягаемый. Безгрешный.