Или нет.
Нет.
Ничего не надо. Лишить Мару любого метательного снаряда, она не постесняется — и торт в рожу запустит. Нет. Это лишнее.
Для начала надо просто поговорить.
Надо объясниться.
Сказать ей, что нет никакого указания от Глеба, и все, что было — оно случилось потому. потому.
Вадим снимал очки и нервно потирал стекла салфеткой, слова застревали в горле, словно Мара уже стояла перед ним и вызывающе смотрела своими темными глазами. И он терялся, понимая, что сказать то, что хочется, будет очень-очень трудно, практически невозможно. Или не говорить? Не ездить никуда? Мара же четко дала понять, что не хочет его видеть.
Но от мысли, что она недоступна, и ходит где-то, на другом конце города, по холодным осенним улицам, живет своей жизнью, в которой нет места ему, Вадиму становилось нестерпимо горько.
— Черта с два, — свирепо прорычал он. — Поеду!
* * *
Мара за стеклянной стеной своего офиса, укутавшись в какую-то невообразимую пеструю т ли шаль, то ли палантин, болтала по телефону, неспешно меряя кабинет шагами. Пять шагов туда, четкий разворот на каблуках, щелчок авторучкой о столешню рабочего стола, заваленного яркими эскизами, и обратный путь в пять шагов, до другого стола, с не менее живописным хламом — макетами, блестяшками, лентами, керамикой.
Мара была дизайнером, и достаточно дорогим и хорошим. И даже сердечные неудачи ее не останавливали, она продолжала работать с прежним — если не с большим, — усердием.
Некоторое время Вадим мялся за этой стеклянной стеной, не решаясь войти к Маре. Это ж все равно, что к тигру в клетку, брр! Поначалу он оправдывал свою нерешительность тем, что Мара якобы занята, говорит по телефону, и ее собеседнику — наверняка клиенту, — совсем не обязательно слышать слова, которые Мара, разумеется, темпераментно выплюнет, выкрикнет, увидев Вадима.
Но прошло пять минут, десять, а Мара все разгуливала по кабинету, звонко щелкая ручкой по столу, и Вадим понял, что она его заметила — и симулирует. Ни с кем она не говорит. А он сам — ничуть он не беспокоится за ее клиента. В конце концов, он сам виноват, если связался с Марой. А Вадим — он просто трусит.
«Да что ж это такое, — подумал Вадим, понимая, что у него ладони вспотели и коленки трясутся — совсем, как в студенчестве, перед дверями аудитории, в которой проходит экзамен. — Ну, ни пуха, ни пера…»
Он решительно повернул ручку стеклянной двери и шагнул в кабинет Мары.
Услышав его шаги, женщина тотчас обернулась. Она даже забыла изобразить окончание разговора — просто опустила руку с зажатым в ней телефоном и замерла, уставившись на Вадима темными глазами, совсем так, как он себе представлял — колюче, неприязненно.