Она покраснела, опустила глаза, раздосадованная тем, что ей не удалось уйти незаметно, без оправданий и объяснений. Руки ее, сжимающие ручку чемодана, чуть подрагивали, и на тонком пальчике Глеб увидел колечко — дорогое, с ярко поблескивающим камешком. Стало невероятно больно и горько, так больно, что дышать невозможно, и Глеб зажмурился, скрывая набежавшие слезы, с трудом проглотил вставший в горле ком.
— Подожди совсем немного, — почти умоляюще произнес он, не смея почему-то коснуться Анджелы. Своей Анджелы; своей жены. — Скоро все будет иначе! По-другому! Ты ни в чем не будешь себе отказывать, стоит только немного подождать! Я обещаю.
Анджела покраснела еще сильнее, ее пальцы теребили конец почти рассыпавшейся светлой косы. Она все так же не поднимала на Глеба глаз, и он шестым чувством уловил, почуял — все кончено. Все.
— Я не могу, — ответила она тихо. — Я была с ним. Теперь я не могу с тобой. прости.
Она почти силой оттолкнула его с дороги и бросилась прочь из комнаты, в которой оставалось так много несбывшихся надежд на счастье, и Глеб поймал ее за руку, ухватив грубо и сильно, как никогда не хватал до этого.
Он прижал яростно вырывающуюся девушку к себе, запустил пальцы в ее светлые волосы, с силой сжал ее затылок, и влепил ей поцелуй — грязный, нехороший, насильный, жадный. Анджела вскрикнула и забилась в его руках, отталкивая, колотя руками по его плечам, по голове, а Глеб все целовал, причиняя своими поцелуями только боль и рождая стыд в душах обоих.
Девушка почти рыдала от омерзения и бессилия, когда он так же грубо отстранил ее и рывком вышвырнул на лестничную площадку. Туда же последовал и ее чемодан; от удара он раскрылся, белье вывалилось на серый бетонный пол, а Глеб с грохотом закрыл за Анджелой дверь.
Звонок в дверь в десять вечера кого угодно выведет из себя, даже если у этого кого — то ангельское терпение.
Матюгаясь, Вадим вылез из постели, накинул халат, прислушиваясь — не ушел ли поздний визитер? Но звонок повторился, и Вадим, чертыхаясь, кое-как отыскав под кроватью тапки и очки на прикроватной тумбочке, побрел открывать.
На пороге стоял Глеб, прислонившись плечом к дверному косяку. Одежда его была в беспорядке, шарф, намотанный вокруг шеи в два раза, висел хомутом, пальто забрызгано грязью. Он где-то потерял свои щегольские перчатки, его руки были красны, и он сжимал их в кулаки, прятал в рукава пальто, чтоб хоть немного отогреть одеревеневшие от холода пальцы. Казалось, что он был смертельно пьян, так, что и на ногах стоять не может, но алкоголем от него не пахло. Оглядев друга, Вадим заметил, что его обувь, обычно безупречная, вычищенная до блеска, теперь была грязна, словно Глеб прошел не один километр по осенней непогоде, по слякоти, чавкающей под ногами.