— Не знаю я, — с неохотой произнес Глеб. Вадим долбанул кулаком по столу так, что чашечка подскочила, жалобно звякнула о блюдце.
— Феерический долбоеб! — почти зло произнес он. — Она ж у тебя в руках была! Ты ж спал с ней! Ну, трахал же?! Да это каким же отмороженным поленом надо быть, чтоб даже влюбленная молоденькая девчонка испугалась и сбежала?! Нет, ты расскажи, расскажи мне — как это у тебя получается?! Научи, а, а то от некоторых особ отбоя нет. А у тебя они сами разбегаются, как тараканы!
— Да не ори ты.
— А я буду орать! Я буду орать! — Вадим вскочил, заметался по кухне, сунув руки в карманы. — Что ж за нафиг такой. Нет, ты мне скажи: я прав? Ты реально боишься вот этого всего? Олечки, Мары? Ну ладно, Мару положим, и я боюсь. Ее только танк не испугается, черт с ней. Но Олечки?! Девчонка ради тебя в этот клуб пошла. Не испугалась. А ты боишься просто позволить себе подойти к ней? Хотя бы элементарно попробовать — а вдруг получится?..
Боюсь, — признался Глеб. Это мучительное признание соскользнуло с его губ, и он почувствовал необычайное облегчение, вздохнул полной грудью, расправил плечи. Словно сбросив тяжкий груз. — Правда, боюсь. Я ведь не подарок. Привык я так. Вдруг у нас не склеится и она тоже уйдет?..
— Да? Да?! Да?! И что будет? Что случится? Апокалипсис? Нашествие динозавров? Что?! — Вадим намеренно паясничал. Глеб не смог сдержать улыбки, слушая всю эту чушь, которая лично ему даже смешной не казалась. Нет; слова друга были нелепы, точно так же, как было нелепо его, Глеба, поведение.
— Да ничего, — ответил он, улыбаясь. — Ну, разве что снова разочаруюсь.
— Переживешь, блядь, — грубо ответил Вадим, залпом заглотив остывший кофе. — Не развалишься. А вообще, — он прищурился и оценивающе посмотрел на Глеба, — и в тот раз надо было тебе не отпускать ее. Надо было надрать ей задницу, закрыть дома, я не знаю. Ты ж не знаешь; ты ж эту тему игнорировал. А у них ведь тоже ничего не вышло. Месяц прокувыркались, да и разошлись. И начинать не стоило.
— Нет, хорошо, что она ушла, — ответил Глеб.
Впервые за много лет он затронул болезненную для себя тему; лелея свою боль, перебирая в памяти осколки воспоминаний, первого яркого и сильного чувства, он долго думал, что его рана все так же свежа. Поэтому не трогал лишний раз, не бередил. А тронул — оказалось, все давно прошло. Он уже не помнил так четко, как раньше, выражение глаз Анджелы, ее голос. Она давно стала чужой; совсем чужой, всего лишь одной из теней прошлого. Посторонней женщиной, чье имя больше не волнует воображения.