— Официант, водки, — зло рявкнул Пал Саныч, — триста давай!
Раздражения жгучим ядом щипало в груди. Да что ж за невезение такое! Этот Вадим, эта сука очкастая. секрешлюшку не дал полапать, выволочку устроил, Мару уводит просто из-под носа, нахально наставляя Чу рога!.. Да еще и морали читает! Скотина. Сволочь!
Но больше всего Пал Саныча раздражала почему-то Мара. То ли оттого, что так запросто сдалась перед Вадимом, то ли за то, что на него, Пал Саныча, не обращает внимания.
Кажется, она даже посмотрела в его сторону, но не узнала; или не помнила лица, хотя они были знакомы, и на корпоративах встречались, или он настолько мало значил, что она не сочла нужным с ним даже обменяться кивками головы, самым банальным, ни к чему не обязывающим приветствием.
— Дрянь, а!
От ярости и от выпитого Пал Саныч раскраснелся, рванул ворот рубахи. На шее его вздулись узловатыми веревками вены, и он яростно кромсал свою отбивную, скрежеща ножом по тарелке.
Когда Вадим засобирался выйти — кажется, ему кто-то позвонил, и он, пообещав Маре вернуться через пару минут, отошел, — Пал Саныч дошел до точки кипения. Беззаботный вид Мары, попивающей вино и слушающей музыку, накалял Пал Саныча невозможно. Не помня себя, он поднялся, так же, не понимая зачем, прошел к столику Мары и Вадима, плюхнулся бесцеремонно на место Вадима.
— Здрассте, — вывалил он, мотнув головой. Мара ничего не ответила, только чуть удивлено вздернула брови и неспешно взяла сигарету. Вся ее беспечность, мягкость вмиг сползли с нее, как шкура с линяющей змеи, и Пал Саныч едва ли не физически почувствовал, как воздух меж ними электризуется, потрескивает, а Мара выставляет острые колючки защитной брони иронии.
— Чего надо, — грубо ответила она, пуская в багровое лицо Пал Саныча серую струю дыма. Глаза ее как-то стеклянно сверкали из-под полуприкрытых век, и Пал Саныч не понял — почувствовал, ощутил так же ясно, как шероховатую текстуру скатерти под подушечками чуть влажных пальцев, — что она ждет. Она ждет от него шантажа! Она его предчувствует; видит так ясно, словно он написан у него на лбу. Тянет из него эти гадкие слова своим странным и страшным остановившимся стеклянным взглядом.
— А Глеб Игоревич, — с подчеркнутым уважением в голосе, очень внятно и четко, чтобы Мара прочувствовала свой продажной шкурой каждую буковку его имени, — знает, что вы тут развлекаетесь? Насколько мне известно, он не одобряет…
— Тебя, что ли, не одобрил, раз ты так хорошо все знаешь? — грубо ответила Мара.
Она не боялась разоблачения, и Пал Санычу это не понравилось. Ему очень не понравилось, что Мара его не боится! Не уважает. На миг ему показалось, что Мара смеется, издевается над ним, считая его трусом, который не посмеет и рта раскрыть при Глебе. Не посмеет.