Жизель действительно осталась. Все выходные они занимались диким сексом, практически беспрерывно. И чем больше он входил в нее, тем сильнее хотел. Она была наркотиком, и привыкание развивалось со стремительной скоростью. Арману требовалась доза все больше и больше.
Они почти не разговаривали, ели, пили, спаривались как дикие животные. И впервые за эти два дня он ощутил относительную свободу от своих демонов. Переживания, сомнения, размышления, все испарилось, осталось только необузданное желание обладать.
Художник не задумывался о последствиях. Не задавался вопросом, а что дальше? Он ловил кайф, стремился забрать все, что она готова была дать. И все равно было мало.
Он даже не вспоминал о своей музе, она больше не приходила ночами, не смотрел на картины. Все это было не важно, если рядом было податливое и разгоряченное тело Жизель.
В перерывах, он рисовал, сам брался за кисть, и переносил на холст свои эмоции. Продолжил рисовать картину, начатую еще до смерти Лотера. Но уже черты девушки на картине менялись, она все больше походила на его студентку.
Жизель же лежала на постели и смотрела на него, жадно ловила каждых взмах кисти, что заводило его и как художника, и держало в постоянном напряжении зверя. Он поворачивался, скользил взглядом по обнаженному телу, бросал кисть, и начиналась их пляска одержимости. С ней Арман не сдерживался, воплощая самые разнузданные, самые пошлые свои фантазии. Он брал ее с диким рыком, двигался с немыслимой для человека скоростью. Они горели в огне своих тел, все больше распаляя пожар, который уже невозможно потушить.
Где-то в отдаленных закоулка сознания, блуждала здравая мысль — это очередное его безумие, сродни цунами, они сметает все на своем пути, и его не пощадит. Наступит момент прозрения, когда пьяный дурман спадет, и начнется ломка.
Даже осознавая это он ни за что бы не променял эти мгновения адского счастья. Впервые ощущая себя живым, и своего рода даже счастливым.
Утро понедельника началось с секса. Они сомкнули глаза лишь на несколько часов, и когда будильник безжалостно известил о подъеме, Жизель мурлыкая что-то себе под нос, забралась на него, и устроила скачку. Сонливость пропала моментально, не ощущалось и усталости и недосыпанных ночей. Его женщина была словно батарейка, она заряжала, возрождала, и по-своему учила жить, не безрассудно, не оглядываясь, не задумываясь, повинуясь только инстинктам.