Сейчас она словно читала его многолетние фантазии и исполняла все, о чем он грезил в мечтах. Не одну ночь, рисуя ее, он представлял себе ее ласки. Но реальность превосходила все фантазии.
Член скользил у нее во рту, проникая в горло, узко, сладко, божественно. Никогда и ни с кем, не будет подобного. Жизель проводя языком по чувствительной коже, каким-то образом проникала внутрь, до самого естества.
Руки глади яйца, крылья ласкали спину, ягодицы, а ее мурлыкающие звуки, были усладой для ушей. Муза создавала неповторимый ансамбль, где каждое движение приближало его к экстазу.
Арман был послушной глиной в ее руках, и она лепила, как всегда, что хотела. И все силы мира не могли заставить его отказаться от этого. Снова он был в ее власти, душа ликовала, тело трепетало, в ожидании новой ласки.
Жизель ускорила движения, вбирала его в себя полностью без остатка. Художник ощущал запах ее лона, как оно течет, как удовольствие музы перетекает в него, течет вместе с кровью по венам. Стоя перед ним на коленях, ублажая, она была совершенством. Его идеал. Его одержимость. Его больная, ослепительная любовь. Она вырывала душу, терзала, кромсала, и тут же залечивала раны.
Художник кончал ей в горло, стонал, матерился, и ощущал бешеные приливы счастья. Он болен, неизлечимой, извращенной болезнью, и только что получил новую порцию божественной отравы. Жизель выпила его до капли, принимая его сперму как амброзию, самый вкусный нектар. Она содрогалась с ним, разделяя оргазм. Муза кончала от его наслаждения, издавая гортанные звуки, и сжимая член горлом до боли и нереального наслаждения.
И в этот миг, Арман действительно поверил, что в мире нет, и не может быть ничего ценнее Жизель. Сейчас не задумываясь, он бы отдал жизнь. Отравленный мозг, готов был благодарить ее даже за боль. Главное — муза появилась в его жизни.
Когда она выпустила член из своего ротика, казалось бы разум должен вернуться. Но, нет, дьяволица лишь распалила его желание. Художник набросился на нее как изголодавшийся зверь и несколько часов к ряду не выпускал ее из объятий. И не было места раздумьям, сомнениям, только одержимая страсть диктовала свои правила.
В итоге они так и заснули обнявшись, изможденные, в блаженной эйфории. И даже во сне, он летал со своей музой под облаками. Жизель не отпускала. Держала крепко. Он не сопротивлялся, стараясь испить эти мгновения до остатка. Ведь за наркотическим дурманом непременно последует тяжелое, болезненное похмелье.