— Тоже не знаю, — ответил Курион. — Не очень-то я веселый сегодня, правда?
— Да я тоже тебе пример не подаю.
— Это понятно. Ты изменился.
— Изменился?
Курион снова принялся проверять, достаточно ли натянута тетива, он делал это, высунув кончик языка и прищурив один глаз. Потом Курион дернул тетиву и раздался резкий, почти музыкальный звук.
— Да, — сказал он. — Даже выглядишь по-другому. Что-то в выражении лица. И ощущение от тебя в целом другое.
— Какое?
— Как от Сциллы, — сказал Курион, указав на здоровую, черную тварь, трусившую рядом с лошадью. — Или от Харибды.
Курион громко засмеялся, и я, наклонившись, толкнул его в плечо, Курион едва не слетел с лошади.
— Ты меня обидеть хочешь, я не понимаю?
— Нет, Антоний, совсем не хочу тебя обидеть. Наоборот, это хорошая перемена. Многие проходят через войну, но не на многих Марс оставляет свою печать. Тебе нужно продолжать. Тем более, по моим сведениям, в неправедной войне ты был весьма успешен.
Вдруг я услышал далеко впереди шорох, хруст ветки. Секунда, и вот я вижу олениху, тень оленихи, блеск ее черного глаза, дергающееся ухо. Все это неизмеримо далеко, но близко — голод усилил зрение и обоняние. Мне казалось, я мог даже чувствовать этот лесной, жирный запах, исходящий от ее шкуры. Курион замолчал, я тоже.
Я посмотрел на Куриона, он кивнул мне, мол, заметил ее ты. Я смотрел на это существо, еще ни о чем не подозревающее. Она склонила голову и искала что-то в траве, шуршала. Совсем еще молоденькая, непуганая девочка.
Тетива впивалась в кожаный напальчник, палец уже устал, губы пересохли, и я водил по ним языком. Есть захотелось невероятно.
Наконец, она подняла голову, посмотрела на небо, на солнце, словно бы с какими-то мыслями, если только у нее были мысли, о высоком и вечном. Я выстрелил и попал оленихе в шею, но рана оказалась недостаточно глубокой. Олениха устремилась бежать. Я хлопнул в ладоши, и собаки сорвались со своих мест, ведомые запахом крови и охотничьей радостью, они помчались за оленихой вслед, мы тоже припустили, но по ровной, удобной дороге.
— Ух! — сказал Курион. — Хорошо.
— Она истекает кровью! — крикнул я, пустив лошадь галопом. Лай собак уже не утихал и отдавался в моей голодной голове эхом.
Курион крикнул:
— Антоний, вечеринка закончена!
— Какая вечеринка? — спросил я.
— Триумвират, — сказал Курион. — Вечеринка Помпея, Цезаря и Красса. Все заканчивается, Фульвия была права.
— И чего? — спросил я, озабоченный только погоней. — Кстати говоря, слышал, ты задружился с Цицероном.
— О, не волнуйся, во мне нет ни грамма искренности.