— Может, я поеду в Парфию, с Крассом.
— Это гиблое дело, — сказал Курион. — В этом нет смысла. Да он тебя и не возьмет. Ты пока никто. Подающий надежды никто. Тебе поступит предложение от Цезаря, я уверен. И ты должен будешь его принять. Цезарь любит именно таких. Ты — никто, а значит, он может сделать тебя кем-то, и ты будешь обязан ему всю жизнь. И однажды приведешь своего хорошего друга к нему, и этим другом буду я. Цезарь милостив, он примет меня, и все будет хорошо.
— А как же Клодий? — спросил я, наклонившись над оленихой. Симпатичная мордочка вся в крови. Я вытащил стрелу из ее глаза, она вышла с неприятным, вязким звуком, будто шаг по болотистой почве.
— Клодий, — сказал Курион. — Прекрасен, и я его люблю. Но Клодий — это Клодий. Фульвия ошибается, если думает, что он большой политик. Клодий — маленькое воинственное божество. И он не живет в реальном мире. Кажется, что он могущественнее, чем когда бы то ни было, но это не так.
Я посмотрел на Куриона, склонив голову набок.
— А ты тоже изменился, — сказал я. Вместе со стрелой вышел глаз оленихи. Я рассматривал его, пытаясь понять, как он устроен. Зрачок расплылся, разодрался, как проткнутый желток в яйце.
— Фу! — сказал Курион. — Еще съешь это! Фу-фу-фу!
— Но не очень изменился, — засмеялся я.
Я сел на корточки перед оленихой. На губах у нее сверкала в проблесках солнца белая пена, рот был приоткрыт, язык вывалился. Я погладил ее по голове, шерсть была еще мягкой. Вдруг она дернулась изо всех сил и дала в лоб бедняге Сцилле.
— Твою мать, — сказал Курион. — Сцилла, девочка, ты в порядке?
Сцилле хоть бы что. А олениха дернулась еще раз.
Тогда я взял нож и, удерживая олениху за голову, перерезал ей горло. Кровь хлынула на мягкую землю.
Потом, на поляне, когда рабы освежевали и разделали олениху, оказалось, что она действительно беременна.
— Это хороший знак, — сказал Курион. — Для нашего с тобой начинания.
— Уже и нашего с тобой?
— Говорю тебе, крайне благоприятное знамение. Он скоро предложит тебе, только согласись. Тебе нечего делать в Риме, Антоний, для тебя он тесен. Ты теперь человек другого масштаба.
— Лестью ты ничего не добьешься. Плаценту надо пожарить и взять Антонии. Ей давно пора родить мне ребенка.
— Она у тебя не слишком плодородна.
— Скорее, слишком увлечена травками из сомнительных лавок.
— И чем тогда поможет скормить ей плаценту?
— Ничем. Я положу ее Антонии в кровать.
Курион захохотал.
— Эй! — крикнул я рабу. — Я хочу съесть детеныша.
Был он точно как обычный новорожденный олененок, только покрыт вязкой слизью, от которой его долго отмывали. Видимо, время его подходило.