Он никогда не имел своих детей, и я понял, что он боится за Гая, и что он привязался к нему так, как мог бы привязаться к своему сыну. Ты тоже это понял и куда раньше меня. Как-то раз я увидел, что ты, прежде такой враждебный к отчиму, обнял его и спрашивал, умрет ли Гай.
Публий говорил, что с Гаем все будет нормально, а если нет, то он лично спустится в царство Плутона и достанет оттуда Гая живого и невредимого, потому что не может судьба так наказать нашу семью.
Понимаешь, Луций, он говорил: нашу семью, и ты вовсе не протестовал.
Смерть детей — есть данность. Но никогда не смерть твоих детей. Мама ходила по дому, будто призрак, Публий лично контролировал всех ухаживавших за Гаем слуг, а у мамы все из рук валилось.
Нет, правда, он переживал за Гая, как за своего сына. И ты это чувствовал острее и сильнее, и льнул к нему, и просил его побыть с тобой, тогда он был тебе нужен даже больше меня. Я ревновал и стыдился этого.
И я, честно говоря, подозревал Публия в неискренности. Ему было бы легче, если бы один из детей его жены покинул бы сей несправедливый мир.
Я все время пытался поймать его на этом, но Публий не ловился.
А потом, в последние дни болезни Гая, наступило у него резкое ухудшение. Он кричал, метался по постели, вопил:
— Уйди, не надо! Не надо! Не надо! Мне больно! Пусть он уйдет!
Впрочем, слова его были почти не ясны, его так колотило, зубы стучали страшно.
Мама вжалась в угол, не отнимала руку ото рта, и хотя рабыни пытались выпроводить ее, она не давалась.
Тебя заперли в комнате, и ты ругался и кричал, просил пустить тебя к Гаю.
А я — я помогал Публию держать Гая, когда его колотило. Когда на губах у него показалась пена (в темноте она переливалась почти жемчужным цветом), я зашептал:
— А если он умрет?
Публий, державший Гая так, чтобы он не ударился головой, прошептал в ответ:
— Не умрет, не умрет! Сейчас плохо, но станет лучше.
Он лгал, но лгал для моего блага, и с горем в сердце. Конечно, Публий не верил, что Гай будет жить.
Но неожиданно его священная ложь превратилась в правду. Мы пережили ту ночь, я и Публий, по большому счету, вместе.
А наутро Гай заснул.
Он долго спал, больше суток. Это был сон, похожий на смерть, и этот сон обманул смерть. Пустили тебя, и втроем мы просидели у его постели почти все это время.
И я понял, что теперь моя семья — это вы, мама и Публий. Так бывает. Мне стало стыдно и показалось, что я забыл отца.
А потом Гай пришел в себя. Врач сказал, что кризис миновал, и теперь бояться, вероятнее всего, нечего. Однако нам стоит опасаться, что болезнь изменит его.